Ли Чайлд - Манхэттенское безумие (сборник)

Лука Гракко спустился на станцию подземки «Гранд-Сентрал» и сел в поезд, чтобы проехать всего одну милю до Восьмой авеню. Перейдя на другую линию, он поехал на юг до Западной Девятой стрит и пешком вернулся в свою булочную, которую Виолетта уже закрывала. Было без четверти пять, и полки уже почти опустели; оставалось всего несколько булок и батонов. Теперь она вернется в квартиру. Беппо и Кристина находились под присмотром миссис Менотти, которая жила в цокольном этаже их дома. Это была вдова, она зарабатывала на жизнь тем, что стирала белье и присматривала за чужими детьми, чьи родители, жившие в этом доме, оба работали, как теперь приходилось делать во многих семьях.

Лука и Виолетта встретились десять лет назад в Риме, на Пьяцца ди Спанья, у подножия знаменитой лестницы. Гракко подошел к ней и спросил, не знает ли она, где находится дом, в котором жил поэт Джон Китс. Он и сам знал, где расположен этот дом, но был слишком застенчив, чтобы напрямую осведомиться, не выпьет ли с ним капучино эта красавица с волосами цвета воронова крыла. Три года спустя они поженились. Теперь оба они здорово отяжелели по сравнению с теми временами, но она, по его убеждению, стала еще более красивой. Она была в целом спокойная женщина, но всегда открыто выражала свое мнение, частенько с хитрой обезоруживающей улыбкой. Гракко считал, что она самая умная в их семье; сам же он нередко действовал под влиянием импульса. Лука, в сущности, был художник, а Виолетта – бизнесвумен. И горе тому банкиру или торговцу, который попытался бы взять над нею верх!

Он рассказал ей о Коле и об их встрече.

– Ты ему доверяешь?

– Да, – ответил Гракко. – Геллер за него ручается. И еще я задал ему несколько вопросов, на которые мог бы ответить только настоящий Коль, – он улыбнулся. – А он тоже задавал мне кое-какие вопросы. И я прошел это испытание. Такие вот шпионские игрища.

Тут он подумал, что случалось нередко: кто бы мог представить, что когда он переехал в Америку – стремясь убежать от надвигающейся войны и во имя благополучного будущего своих детей, – что в конечном итоге все равно станет солдатом?

– Мне нужно будет взять грузовик.

Он мог бы отправиться за машиной прямо после ланча с Колем, но ему захотелось сперва заглянуть в булочную. Повидаться с женой.

Она кивнула.

О предстоящем деле более не было сказано ни слова. Оба они знали, что оно опасное, оба знали, что есть реальный шанс, что нынче вечером он может не вернуться обратно домой. Гракко сделал шаг и быстро поцеловал жену в губы и сказал, что любит ее. Виолетта никак не отреагировала на это мимолетное проявление сентиментальности и просто отвернулась. Но тут же повернулась обратно и крепко его обняла. И быстро прошла в заднее помещение. «Кажется, заплакала», – подумал он.

После чего Гракко вышел на улицу и, сунув руки в карманы, двинулся на восток, чтобы забрать свой грузовик, на котором обычно развозил хлеб. В этом районе можно было потратить час, безуспешно отыскивая место для парковки, поэтому он договорился за три доллара в месяц оставлять грузовик на одном складе. Двигаясь по тротуару, Гракко осторожно маневрировал: улицы здесь убирали отнюдь не так аккуратно, как на более элегантных нижних и верхних улицах Уэст-Сайда. И, как обычно, ему очень мешал людской поток, люди всех возрастов, согнувшиеся под ледяным ветром и спешащие по своим делам в ту и другую сторону.

Он прошел насквозь открывающуюся перед ним сложную и разнообразную панораму Гринвич-Виллидж, района, расположенного в трех милях к северу от Уолл-стрит и в трех к югу от Мидтауна, где проживало почти восемьдесят тысяч душ. Почти половина из них были иммигранты, представители разных поколений. В западной его части, где жили Гракко, большинство составляли итальянцы. Их-то семья была достаточно обеспеченной, чтобы иметь собственную скромную квартиру, но многие здешние жители жили в коммуналках, по две или три семьи в одной квартире. Это был полный суеты мирок, полный магазинов и кофеен и клубов, откуда на улицу сквозь открытые в жаркие ночи окна доносилась джазовая музыка, смешиваясь в гипнотизирующую какофонию. Здесь также нетрудно было обнаружить людей богемы, причем необязательно настоящих, а, к примеру, из Чехословакии. Этим термином обычно именовали нью-йоркскую творческую интеллигенцию – художников, писателей, социалистов и даже одного или двух коммунистов. Виллидж давно уже стал для них родным домом.

В северной его части – от колледжа Нью-Йоркского университета на Вашингтон-сквер и парка, который был теперь виден Гракко слева, и до Четырнадцатой стрит – стояли элегантные дома финансистов и адвокатов, а еще глав разных корпораций. Некоторые из их обитателей зарабатывали аж по семь тысяч долларов в год!

Восточную часть Виллидж, куда он сейчас направлялся, населяли украинцы, евреи и поляки, а также беженцы с Балкан. Мужчины обычно были рабочими или торговцами, женщины – женами и матерями, а иногда прачками и сторожами в магазинах. Жилье они снимали в высоких и мрачных домах, на задворках Лоуэр-Ист-Сайд, в южной его части, где селились первые иммигранты, прибывшие в Нью-Йорк. Воняло на этих улицах вареной капустой и чесноком.

Вскоре, два раза поскользнувшись и чуть не упав на льду, Гракко добрался до засыпанной снегом парковочной площадки недалеко от Бауэри. Залез в свой «Шевроле» и через пять минут умудрился заставить мотор завестись. Коробка передач громко запротестовала, когда он врубил первую, но все же включилась; он выехал с парковки и направился на север.

В семь вечера Гракко забрал Хайнриха Коля от дешевой ночлежки в южной части Хеллз Китчен, к западу от Тридцатых улиц.

Тот влез на пассажирское сиденье грузовика.

– Слежки не было?

– Нет. Никакой.

Влившись в плотный транспортный поток, Гракко повел грузовик на юг, затем на запад, пока не добрался до Миллер-хайвей, основной магистрали, идущей вдоль реки Гудзон.

Тут он услышал металлическое клацанье и посмотрел вправо. Немец умело вставлял патроны в барабан револьвера. Потом сунул револьвер в карман и занялся еще одним.

Война свирепствует практически на всех континентах, думал Гракко; по крайней мере, тысяча людей успела погибнуть, пока он вел грузовик от ночлежки до этого шоссе, но все эти ужасы происходят далеко отсюда. Ужаснее казалось видеть вот этот револьвер. Шесть маленьких пулек. Булочник сомневался, что сам он смог бы нацелить оружие на другого человека и нажать на спусковой крючок.

Но потом Гракко представил свою родную страну, столь безжалостно разрушаемую, и решил, что да, смог бы.

Грузовик медленно двигался по хайвею, пересекая северную часть Уэст-Виллидж. Он уже видел знаменитые рынки Уэст-Вашингтон и Ганзеворт, сейчас уже темные; это были основные поставщики в город мяса и прочих продуктов питания. По утрам здесь царил сплошной хаос, когда сюда толпами валили розничные торговцы, владельцы ресторанов и индивидуальные покупатели. К восьми утра все булыжные мостовые здесь были уже скользкими от крови и жира, что натекали из разделанных телячьих боков, распластанных свиных туш и развешанных бараньих туш, свисавших с крюков под открытым небом. Птицу здесь тоже можно было купить. Рыбы было немного; рыбный рынок находился в Бронксе. А в остальной части рынка можно было найти любые овощи и фрукты, какие только создал Господь.