Сергей Игнатьев - Листопад Мортиарха

Воины дрогнули, заволновались и затрусили, и кто-то уже призвал свернуть, попятится, покаяться, разбежаться по домам, укрыться по лесам, бросить эту дурную затею. Потому что все, что видела мятежная армия до этого – сожженные царские фортеции, бросавшие оружие при первых раскатах их барабанов, бежавшие с позиций клюквенно-кафтанные стрельцы одиночных гарнизонов, невеликие ладийские городки и глухие деревни, встречавшие их увенчанными солонками караваями на расшитых полотенцах… Все это ни в какое сравнение ни шло с тем, что предстояло.

Он выехал перед войсками в сопровождении блистательной свиты. Рядом скакал в доспешном серебре и голубых песцовых мехах князь-кесарь Большаков, совсем еще мальчишка, недавно еще разносивший пирожки на мукшинской Базарной площади. Седой тридцатилетний старик с пустыми глазами – Ратислав Таланский, ходивший еще на Курумань, ратный гений, бивший по лесам зловещих лиртийских берсеркеров, снимавший Таланскую осаду, отставленный с царской службы по вольнодумству и пьянству. Укутанный в лисьи меха Ясудер Ветер, с исписанным ритуальными шрамами лицом, молчаливый тарчах, пришедший из степей, получив знамение от своих богов, что должен стать тенью, верным цепным псом мортиарха. Его вольные конники, и знаменосцы, и трубачи, и его телохранители – блистательная малая рать, на фоне которой он, мортиарх, терялся, казался незаметным.

Длинный и худой, прямой, как палка, на вороном жеребце, укутанный в меховую медвежью накидку без украшений, со спадающими на лоб спутанными темными прядями, он вскинул над головой руку в грубой черной перчатке…

Мортиарх выехал перед войсками, и когда зазвучал его голос – хриплый и яростный, умолкли вначале крикуны в первой линии копейщиков, затем во второй, затем среди стрельцов – а потом уже умолкло все войско, привставая на цыпочки, толкаясь, выискивали его взглядами впереди, жадно ловя каждое слово, разносящееся над равниной.

«Нас ведет Триада мирская – Явь, Навь и Правь, – хрипло кричал он воинам, шагом пустив коня перед строем. – Явь, из которой соткано все наше бытие. Навь, куда забредаешь порой лишь во снах. Правь – великий закон предвечный…»

Северный ветер прикрывал их с тыла, вел за собой орды черных туч. Нес завихрения вьюги, снежную крошку, ледяную крупу. Ветер голодным волколаком завывал, серым зайцем нырял в дебри рыжего сухостоя, стелился по земле. Хлопал черными стягами, наполнял серебряные крылья вышитых соколов. Трепал плетеные кисти и перья, тканевые треугольники и лисьи хвосты. Гонимые ветром тучи заслоняли солнечный свет.

«Нам не нужно света», – кричал он воинам.

Холод сковывал льдами воду, серебрил ветви, дыхание превращал в клубы пара. Снежные хлопья падали на равнину, на броню и меха, на обветренные лица.

«Нам не нужно тепла», – кричал Лександр воинам.

Тысячи врагов наступали им навстречу. Верные своему кесарю и верные тому золоту, что получили от него, алчущие схватки, не знающие – ни пощады, ни жалости.

«Нам не нужна ни пощада, ни жалость! – кричал он. – Отныне и навсегда – мы бросаем вызов всему миру. Мы стальная стена, что ощетинилась лесом копий. Встаем против всех – обезумевших богов, божественного безумия, против озверелых людей, против очеловеченных зверей… Что противопоставишь нам? Швыряй громы и молнии, что выжгут наши леса, заставят закипеть наши болота. Всех небось не пережжешь! Пошли на нас легионы смертников – мы упокоим их всех на пепелищах наших лесов, в кипящих недрах наших болот!

Триада мирская – Явь, Навь и Правь… Явь ваша ныне перед вами – на том краю поля. Мы пойдем и сокрушим ее. Навь несет за вашими спинами свои воды, и за нее не переступит ныне никто. Что до Прави – отныне ведомо мне истинное имя той Прави, того предвечного закона, что предписан нам от века… С именем его мы пойдем ныне в бой. Имя его – Смерть».

Он наступал в первой линии, среди латников, и вражеские снаряды – огненные шары, тяжелые ядра, горшки с «каярратским огнем» – не задевали его, будто был он заговоренный. С рокотом барабанов, с бередящим душу снегириным посвистом флейт, хрустя по свежему снегу стальными каблуками сапог, настропалив бердыши и пики, прикурив запалы пищалей, войска его двинулись вперед, навстречу своей судьбе.

Битва при Нави решила исход противостояния. Определила наши судьбы на сотни и сотни лет вперед. С того дня стали именовать его Лександром Навским.

Вместе с листопадом, мортиарх ушел в одиночестве, никем не замеченный, будто истончившийся до призрака, но окруженный повсеместно плодами рук своих. За пыльными витражными окнами его пустых палат он мог видеть город, ставший олицетворением его славы, прочными нитями связавший всю его империю.

Но мортиарх не смотрел сквозь пыльные окна. Бродя по спиралям винтовых лестниц, по пустым галереям, шаркая стертыми подошвами змеиных сапог, кутаясь в полысевшую медвежью накидку, он с масляным фонарем проверял запоры на окнах, пересчитывал бутыли и бочонки в кладовых, принимал отчет от начальника караула, поднимался в дворцовую оранжерею, давал указания садовникам, спускался в лабораторию, давал указания алхимикам. Как отголосок тех дней, когда все в империи происходило согласно его воле, за каждым действием был его пригляд и во всем его личное участие. Наравне с простыми работниками, поплевав на ладони, засучив рукава рубахи, валил корабельный лес под Таланом. Налегая плечом, по колено в грязи, вместе с конюхами и конвойными «драконами» толкал застрявшую в распутице карету. Он учил сажать редис и принимать роды, учил мореходов ходить по звездам, а артиллеристов – наводить бомбарды. Не уставая учиться сам, учил нас, за уши вытягивая страну из болот и лесов на свет, как сказочный адриумский граф Миниганзен вытянул себя из топи за свою косичку с бантом.

Мортиарх вытягивал нас на свет, повсеместно насаждая мрак – официально разрешенным культом Матери-Уравнительницы будто подводя черту под теми работами, что вели его алхимики и чернокнижники. Теми работами, которыми одержим был он сам.

Граурон Искушенный стал его первейшим спутником на этом пути. Ярмарочный знахарь, которого привели к нему в день взятия Мукшина, из царского подземелья, в кандалах. «Я должен увидеть Вестника», – бормотал он, безумец, содержавшийся на нижнем ярусе царской Тайной Палаты, предназначенной для «помутненных» и политических преступников. Повезло, что попался на глаза князь-кесарю. Тот знал о страсти мортиарха к разнообразным колдунам и не мог не воспользоваться случаем и не принести ему дар. Хотел отвлечь мортиарха в поистине черный для него день.

Граурон был похож на восставшего из могилы мертвеца – в лохмотьях и кандалах, с голым серым черепом, серой морщинистой кожей. С черными, вовсе белков лишенными глазами, длинными черными ногтями и черными зубами. «Я знаю, как подчинить смерть, – сказал он мортиарху. – Ожидание мое затянулось, но час пробил. Лишь тебе, Вестник, я открою свою тайну».