Катя Капович - Вдвоём веселее (сборник)

Пока мы с Наташей шли обочиной зимнего леса, я все это восстановила в памяти. Спрашиваю ее:

– Слышала про такого поэта – Арсения Тарковского?

Она, как я и предполагала, не слышала.

– А про Асадова?

– Конечно!

Вот она – слава, подумала я и похвасталась:

– Я была с ним знакома.

– Ты знала Асадова!

– Очень близко.

К вечеру моя нога распухла, и, пока друг мамы метался по писательскому городку в поисках врача, я лежала на кушетке в фойе и стонала. Из уважения к писателям я старалась стонать не очень громко. Мне казалось, что у меня получается. Писатели проходили мимо, вежливо улыбаясь при виде моей поднятой вверх ноги. Ко мне подошел человек в черном костюме и черных очках. Он спросил, что случилось:

– Вы же видите! – сказал я и показала на ногу.

– Нет, не вижу, – ответил он, – я слепой.

Это был Асадов. У него почему-то в кармане оказался бинт. Я подвинулась, и он, присев рядом, перебинтовал мне ногу.

Наташа была в восторге.

– Тебе повезло! Таких людей знала!

Мне захотелось ее поразить еще чем-нибудь. Например, однажды я выступала на эстраде с Высоцким. Я небрежно упомянула об этом, умолчав, что эстрада была сколочена из досок и ящиков в одном кишиневском подлеске и что я спела всего одну песню, да и то моего голоса не было слышно. Но ведь это было! Какие-то поклонники из Академии наук, где работала моя мама, организовали Высоцкому выступление. Он ехал из Москвы в Одессу, по дороге заехал в Кишинев. В конце выступления Высоцкий спросил, нет ли у слушателей пожеланий. Я сидела на ящике в первом ряду. Я подняла руку и попросила его спеть мою любимую песню «Сегодня я не пил, не ел». Все рассмеялись. Высоцкий позвал меня на сцену. Моего голоса, я думаю, не было слышно, все заглушала гитара. Потом Высоцкий спросил, какая у меня заветная мечта. Я мечтала, чтобы у меня был такой голос, как у него.

– Это легко, – сказал он. – Выпиваешь с утра стакан водки и закусываешь пачкой пломбира!

Подумал и добавил:

– С водкой можешь еще пару годиков подождать.

Наташа рассмеялась, и мне тоже стало весело. Показалось вдруг, что жизнь была полна интересных встреч. Стала думать, чем бы еще ее порадовать. Но не успела ничего придумать. Рядом с нами остановилась машина, в ней сидели трое. Водитель приспустил стекло:

– Девушки, покататься не хотите?

Мы сказали, что не хотим, и пошли дальше. Они ехали следом. Я начала нервничать: с обеих сторон дороги плотно чернел лес, и почему-то начинало темнеть, как бывает перед снегом. Через три минуты они перегородили нам путь, захлопали двери. Один остался сидеть, двое вышли, пахнуло алкоголем:

– А все-таки, девушки?

Наташа повернулась ко мне:

– Не отвечай ничего.

Я и не отвечала. Я вспоминала случаи изнасилования с последующим расчленением трупов. А ведь я всегда полагала, что тема сильно раздувается. Конечно же, бывает, думала я, но где-то с кем-то, в плохих районах. Не в зимнем же лесу, в семи минутах ходьбы от лыжного курорта. Вокруг, впрочем, не было ни души. Я поискала в кармане телефон. Телефона тоже не было: я, видимо, оставила его дома.

Такая обычная девушка, учительница младших классов в сельской школе…

Биологической матери она не помнила. Было что-то белое, как пятно, как облако. Она удивилась, узнав, что, когда мать исчезла, ей было только одиннадцать месяцев. Куда ушла мать, так и не дознались. Сначала Наташа лежала в больнице, у нее оказались сломаны бедра. Потом выздоровела, и ее перевели в детский дом. Наташа помнила свою первую воспитательницу, ее звали Натальей Ивановной и от нее вкусно пахло жареной картошкой. Еды всегда не доставало, молоко – и то было нарасхват. Однажды, когда Наташа уже подросла, воспитательница сказала, что к ней приехали родственники. Ее отвели в классную комнату, посадили за парту и велели подождать. Потом в комнату вошли высокая полная женщина и худой мужчина. Оба гостя были казахами. Эти люди предъявили директору какие-то бумаги и увели ее с собой. Она помнила, как они приехали к ним домой. Первую свою ночь Наташа спала на раскладушке. На следующий день ей купили кровать с железными шишечками, и она поняла, что остается жить у них. Матрас был слишком мягким, она долго не могла к нему привыкнуть, и, когда мать выходила из комнаты, Наташа ложилась в углу рядом с собакой. Она скучала по своей единственной подружке Зинке, но с Зинкой связь прервалась, когда ту перевели в другой детдом на севере страны. В двенадцать лет Наташа обнаружила в себе странную физическую силу.

– То-то я смотрю, что на казашку ты не похожа, – сказала я, утирая слезу.

Когда мы дошли, то оказалось, что из-за урагана лыжную зону закрыли. Инструктор подвез нас на станцию:

– Завтра приезжайте! – сказал он, прощаясь.

Утром у меня болела голова. Видимо, я все-таки ударилась, когда упала. Когда я объяснила, что произошло, Филипп с Роном переглянулись и стали одеваться. Было трудно их убедить, что найти трех американцев в пригороде Бостона не так уж просто. Сосед принес нам ключи от машины:

– Только до утра верните, мне надо ехать в Нью-Йорк на демонстрацию протеста. Кстати, можете присоединиться!

Прощаясь, мы поинтересовались, что за демонстрация.

– Антиправительственный митинг. Буш послал в Ирак еще войска.

В общем, едем. Филипп рядом с Роном на переднем сиденье, мы с Наташей сзади. Рон – всю дорогу он был задумчив – покосился на Филиппа:

Мы доехали до станции и проследовали тем же путем, каким шли накануне. Лыжная станция работала вовсю, промелькнуло лицо вчерашнего инструктора.

– Ага, – сказал он. – Правильно сделали, что вернулись.

Мы спросили про троих американцев на серой «субару».

– В городе спросите, – посоветовал он.

Мы доехали до города, походили по улицам, заглядывая в окна. Рон забежал в винный магазин и, качая головой, выбежал обратно. Дул сильный ветер, похолодало. Постепенно становилась очевидна нелепость нашей затеи. Первым сдался Филипп, он замерз и хотел есть. Рон предложил всем пойти в джаз-клуб. Вообще у нашего Рона на втором месте после поэзии был джаз. Ввиду непогоды в баре толпился народ. И тут-то я и увидела наших обидчиков. Их верхняя одежда лежала на подоконнике, поэтому я не сразу их признала. Без толстых курток они выглядели иначе. Они нас не видели.