Катя Капович - Вдвоём веселее (сборник)

Пару слов о моем отце. Папа родился в 1932 году в профессорской семье. Дедушка преподавал философию, бабушка – экономику. После Одессы они жили в Харькове в огромной четырехкомнатной квартире, и всё шло замечательно до 1937 года. В 1937 году отца папы, моего деда Исаака, арестовали. При вынесении обвинения – «английский шпион» – он расхохотался. «Как раз английского я и не знаю». Ему дали десять лет. С этого всё и началось. Через полгода из университета уволили бабушку, и она пошла на завод. Зарплата у нее была мизерной, с трудом хватало на двух мальчиков, при этом она посылала что-то мужу в ссылку. Потом началась война. Когда немцы подходили к Харькову, семья эвакуировалась в Казахстан. Там они мерзли и снова голодали. От недоедания бабушка распухла, чуть не умерла. Мальчики – папе было девять, брату Эрику одиннадцать лет – устроились подрабатывать в совхоз. Четыре года они кормили мать, благодаря им она и выжила. После войны они вернулись в Харьков; жизнь была трудной, мой отец опять где-то подрабатывал, чего-то перепродавал на рынке из их вещей, что-то обменивал, времени учиться не было. Его поймал на улице за ухо коллега деда и отвел в школу. Классы были смешанными, старшие учились с младшими. Отец оказался способным, он перепрыгивал через два класса, закончил школу в шестнадцать лет, уехал в Донецк, снял в рабочем поселке комнату. Три с половиной квадратных метра, воды не было, из отопления – только печь. Его приняли в Донецкий институт горно-разрабатывающей промышленности, и параллельно он устроился работать шахтером. Зимой, идя на занятия после ночной смены, он нырял в прорубь, чтобы проснуться. Учился он очень хорошо. У него обнаружились способности к математике. На потоке их было больше двухсот человек. Однажды преподаватель долго водил пальцем по списку и наткнулся на его фамилию: «Ага, Юлий Капович… Давненько я его не спрашивал!». Папа поднялся, и преподаватель, увидев его, махнул рукой: «Этот все будет решать в голове и нам выдавать только результаты. К сожалению, правильные». Однажды, когда отец уже был на последнем курсе, у них на занятиях сидел, знакомый преподавателя. На перемене он отозвал отца в сторону: «Я – такой и такой-то, возглавляю в Кишиневе проектно-конструкторское бюро. После получения диплома приезжай ко мне». Отец удивился:

– Но я ведь горный инженер, в жилищном строительстве не разбираюсь!

– Через два месяца вы будете проектировать лучше всех!

Так мой отец попал в Кишинев. Тут он снова учился, параллельно работал, отстроил половину нового города, две трети юга Молдавии. Для чего он делал всё это? Для того чтобы снова оказаться в трех с половиной квадратных метрах.

– Папа, я в следующий раз принесу тебе халву! – сказала я и постаралась не заплакать.

Он только махнул рукой:

– Съешь ее сама, а главное, меньше кури! Что же касается меня, то радует…

Он не успел досказать, загрохотала дверь.

– Извиняюсь, Капович! Нам пора! – сказал охранник и – невиданное дело – улыбнулся.

– Вот видишь! – сказал папа, обнимая меня. – Я же тебе говорил: со мной здесь носятся как с писаной торбой.

Я смотрела ему вслед. Серая тюремная роба сидела на нем щеголевато.

В начале августа 1980 года мне позвонил Женя и сказал, что работает над грандиозным проектом.

– Привези побольше кишиневской прозы и стихов. Как, кстати, экзамены? Сдала?

На самом деле всё кончилось благополучно. В следующий вторник бедная Наталья Александровна проставила мне четверку и отпустила с миром. Потом мне объяснили, что у них с мужем были в свое время большие неприятности из-за Солженицына.

Когда я укладывала чемодан, я заметила, что мне трудно наклоняться. В глазах сразу начинали плавать круги и красные точки.

Лариса дала мне градусник:

– У тебя грипп, – сказала она и, поскольку я отказалась отложить отъезд, решила поехать со мной.

В поезде я в основном спала. Просыпалась только, чтобы разузнать, где мы находимся. В первый раз я проснулась под Киевом, я увидела в окне реку, изрядно обмелевшую. Редкая птица, вспомнила я, и снова погрузилась в тяжелый сон с виденьями, с долгими путаными сюжетами. Я терпеть не могу рассказывать сны и ненавижу, когда мне их рассказывают. Сны – это ничего, это – полная чепуха. Но сны больных людей похожи на самих людей. Иногда они зачерпывают что-то с самого дна жизни. Итак, мне снилось, что мы с Женей убегаем от людей с пистолетами. Мы забежали в подъезд его дома, поднялись на пятый этаж. Их шаги грохотали сзади по лестнице, и тут мы увидели, что дверь, ведущая на крышу, закрыта неплотно: сквозь щели проглядывало чугунное небо, мне на щеку скатилась дождевая капля. Была минута, когда мы стояли на краю крыши. Момент захваченности сознания. Когда я открылась глаза, было ярко и зелено, и мы неслись вниз с холма на странных, похожих на здоровенный стиральный таз, санях. Сбоку от нас, в поле, работали люди. «Что это?» – спросили мы их, катясь мимо. «Это – Калифорния». – «Калифорния?» – переспросила я и с этим словом на губах проснулась.

– Ты что-то говорила, – сказала Лариса.

Женя нас ждал на перроне. Поезд еще не остановился, а он уже вспрыгнул на площадку. Было видно, что он в хорошем настроении.

– К матери приехали знакомые, так что мы все вместе остановимся у Андрея. Это даже лучше, потому что это с ним мы сейчас делаем журнал. Потом всё расскажу.

Дверь нам открыл долговязый человек с длинными белыми волосами и маленьким безбровым лицом. Одет он был, как финский безработный – в синие доки и разлетающуюся серую рубаху. Я никогда не видела финских безработных, не уверена, что они вообще существуют, но если бы они существовали… Он, кстати, оказался наполовину финном.

Он занес наши вещи в спальню и вышел, потирая руки:

– План такой. Сейчас погуляем по городу, покажу вам, девочки, дом Глинки, а потом обсудим дела.

Дом Глинки был закрыт на ремонт, и Андрей повел нас на историческое кладбище. Меня всегда удивляло, зачем люди ходят на кладбища. Кроме как из чисто бытовой необходимости, я бы туда вовек не пошла. Обдирая руки о колючки и наступая на покрытые ромашкой и шиповником могильные холмы, мы долго карабкались по историческому склону. Наконец поднялись на вершину. Женя задумчиво срывал с куста малину, Андрей рассказывал о проекте.

План издания журнала зародился у Жени, когда он узнал, что на работе Андрей имеет доступ к копировальной машине. До этого Андрей переснимал известные, ходящие в самиздате книги: Зиновьев, Солженицын и пр. Женя предложил использовать ценный аппарат более продуктивно. Журнал должен был называться «Север – Юг». Север – это Питер, Петрозаводск, Урал, а Юг – Одесса, Киев, Кишинев и пр.