Теодор Поуис - Притчи

Фермер икнул и громко расхохотался.

— Я даже за выпивку не плачу, — прошептал он, доверительно наклоняясь к светлячку, — ибо владелец кабачка задолжал мне небольшую сумму, которую он никогда не сможет выплатить, и я могу пить задаром каждый вечер. А теперь навостри-ка уши, дружок: пока я тут пью весь вечер и рассказываю о своем богатстве, мои слуги, батраки, вместе со мной упиваются моей удачей и хвастаются другим, что работают на богатейшего фермера в стране.

Джон Толд всхрапнул по-лошадиному, булькнул глоткой, издав непотребный звук.

Великое молчание последовало за его глупой болтовней. Теплые звезды потускнели, гигантский вяз рядом, тяжко обвешанный темными листьями, пошевелился во сне, и легкий шорох послышался во мраке. Смутные темные поля, огромные пространства великой тишины, где каждый ком земли и каждый стебелек травы заключает в себе совершенную красоту, которую невозможно воспроизвести, в унисон повествовали о святом очаровании. Повсюду царило таинство полночного мира, велящее доброму человеку преклонить колени и дивиться. Джон Толд уставился на светлячка. В своем опьянении он не мог оторвать глаз от его волшебного света. Свет был таинственный, и Джон Толд пришел к заключению, что если бы светляк умел говорить, он провозгласил бы — как этим вечером сделал мистер Поттен, могильщик, — что самое счастливое существо на свете — это зажиточный фермер, радующийся своим барышам.

Всем, на что бы ни падал взгляд Джона Толда и что было ему по нраву, живое или мертвое, он хотел завладеть. Сейчас он хотел взять в руку этот свет, и, пошарив в прохладной траве, поднял светляка и положил его в ладонь. Когда человек пьян, такое событие, как говорящий светляк, не очень удивляет, так что, когда светляк сказал приветливо: «Благодарю вас, мистер Толд, за то, что поведали мне о своем богатстве. Из ваших слов мне понятно, что вы обладатель большого состояния», — фермер даже не удивился.

— Возможно, вы считаете себя счастливым, — продолжал светляк самым обыденным тоном, — но думали ли вы, что на свете есть другие радости, кроме простого удовольствия владеть зерном, овцами и волами? Удовольствие от этого невелико, ибо коренится в удовлетворении вещами, которые желанны другим. Такой взгляд на жизнь имеет свои границы, ибо чаша, вмещающая эти удовольствия, мала и быстро переполняется, поскольку не в состоянии вместить больше своего объема. Хотя человек всегда может приобрести больше, радость от последнего приобретения никогда не пересиливает радость от первого. Вот уж сомнительное удовольствие — наслаждаться завистью бедняков и невеж и потратить жизнь на странное и глупое удовольствие заграбастать все под себя. Наверняка отрада наливать эль для лорда Булмена — не вершина счастья. Разве не найдется лучшего состояния, более подлинной радости? Не приходило ли вам на ум божественное наслаждение от философских размышлений, поиск Истины или обычай Доброты? Разве незнакомо вам истинное и длительное счастье от того, что ведешь добродетельную жизнь?

— Предпочитаю свои деньги, — отвечал фермер с громким смехом.

— Вы имеете в виду, — сказал светляк, — что предпочитаете почет и уважение, что приносят вам деньги, а не кротость ума.

— Мой собственный хребет не смог бы выразиться прямее, — отвечал фермер.

— Однако вообразите, — продолжал светляк, — что ни один человек, даже самый грубый ваш батрак, не малейшим образом не желает заботиться о вашей славе — разве что сочно выругаться, отскочив на обочину дороги от вашего автомобиля. Вообразите, что вместо того, чтобы восхвалять ваше богатство, всяк ненавидит ваши деньги. Вообразите, что по веянию новой моды, установленной, будем надеяться, лордом Буллменом, мистером Каттингом или пастором, вам становится стыдно от всего сердца за свое состояние, и вы, вместо того, чтобы копить и дальше, просто ложитесь на теплую траву, наслаждаетесь солнцем и ничего не делаете?

— Такие тупые забавы не про меня, — сказал Джон Толд, — ибо самая большая радость на земле — накапливать добро, и почет пребудет — невзирая ни на какие моды — с богатыми.

— А! — вырвалось у светлячка. — Что ж, боюсь, что не смогу склонить вас к смиренности. Ваш свет исходит не от внутренних добродетелей, а от набитых амбаров, откормленных коров, отменных свиней, облигаций и купчих, тогда как мой…

— …исходит из твоей задней части, — заревел фермер.

Светлячок вздохнул. Какое-то время он молчал. Людское поведение и повадки всегда казались ему странными. Но поскольку он принадлежал к роду, который Господь благословил светить во тьме, он не желал, чтобы человек пропал по глупости своего поведения.

— Я бы мог поведать вам о чудесных вещах, — произнес он мечтательно.

— Не затягивай со своей байкой, — ухмыляясь, оборвал его фермер, — ибо я слыхал, что светляки повреждают нежные стебли пшеницы. Джеймс Баркер, что живет возле мэддерского луга, однажды видел, как целая армия светящихся жуков выползла вот отсюда и полезла в мои поля жрать зерно. Очень приятно держать врага в кулаке; как только я отдохну, я положу тебя на тропу, и свет, которым ты так бахвалишься, направит мою стопу, когда я прихлопну тебя башмаком.

Услыхав этот приговор, светлячок задумался на минуту, но даже тогда им не овладел страх или отчаяние, хоть он и оставался в кулаке у фермера.

— Разве никогда не приходило вам в голову, сквайр Толд, — начал он мягко, — что даже если мы исключим добродетель и доброту, есть в мире другие вещи, которые приносят больше радости, нежели простое обладание? Разве не высшее счастье в той красоте, что нисходит на своих поборников, ибо кто бы захотел в такую ночь думать о цене на свинину, или унавоживании репы, или убийстве маленького светлячка? Как передать божественное очарование летних звезд! Взгляните наверх и узрите мерцающие небеса! Разве не пробуждает такой вид в вашем уме некое благоговение? Обратите внимание, умоляю вас, на ту глыбу черноты — Мэддерский холм; посмотрите, как выделяется он на полночном небе. Разве глубокая чернота холма не отвечает мягкой, глубокой тоске, что соединяет Творца с творением в одной большой скорби? Чу! вслушайтесь в тот далекий звук тяжкого морского прибоя на летнем пляже! Подумайте о холодном свечении гальки, белом одиночестве высоких скал. Подумайте о вечном, о бесконечном облике моря. Призадуйматесь на секунду, мистер Толд, о белом дневном цветке. Вы должны познать всю любовь и скорбь при виде обыкновенной маргаритки — маленького цветка, который может превзойти Соломона в своей славе. Но если великое очарование не тронет вас, задумайтесь о мистических стремлениях религии, о надежде на вечное блаженство, что обещано милостивым и любящим. Позвольте же мне, господин, скользнуть обратно в траву, ибо я обещаю вам на этом самом месте, что ни один из нас больше не нападет на ваши поля. Отпустите меня — во имя красоты милосердия, и награда будет ожидать вас на Небесах.