Теодор Поуис - Притчи

Возвышение в жизни, даже с пророческой помощью плевательницы и грифельной доски, часто вносит перемены в умы удачливых, и Коккерел, развернувшись с торговлей, стал оценивать все вокруг взглядом торговца.

Хороший торговец должен быть вечным продавцом и не обязательно относиться хорошо к своему товару. Мистер Коккерел дошел до того, что стал подумывать, как бы наклеить ярлык и обменять на деньги то, что обычно сохранял. Ему даже пришла в голову мысль продать плевательницу, но он боялся, что за нее дадут цену, недостойную такой жертвы.

Однако оставалось в доме еще кое-что, также бывшее его собственностью, что, как ему намекали, в той же степени имеет свою цену.

Табита, помогавшая по хозяйству за кружку-другую пива, часто распространялась на тему богатства, достававшегося тем девушкам, кого приобрел сквайр, — как одна в возрасте семнадцати лет вышла за старшего садовника, а другая, хоть и порушенная, но еще не достигшая двадцати, красиво жила в городе и даже сейчас иной раз удостаивалась по субботам визитов мистера Баддена.

— А теперь взгляните-ка на Рози, — произнесла Табита с фирменной своей ухмылкой.

Когда тебе выпало счастье прожить триста лет и даже больше, как плевательнице, — или лет двести, как доске, — над головой проносится достаточно времени, чтобы поразмыслить о себе и задуматься на подходящую тему — о судьбе.

Чем ты молчаливее и незаметнее, чем больше ты скрыт во тьме одинокой жизни, тем больше ты размышляешь; но когда оказываешься на сцене — в случае плевательницы сценой был кабачок, — поневоле задумаешься, почему ты там оказался.

Плевательницу никогда не использовали по назначению…

Нет более разумного вопроса, будь ты плевательница, грифельная доска или живое существо, девица или мужчина, — нет более подходящего вопроса, чем: «По какой причине я здесь, в каких целях создан и сотворен великим Творцом?»

Прошло несколько месяцев с тех пор, как мистер Коккерел вступил во владение кабачком, прежде чем плевательница и доска обрели голоса. Как-то лунной ночью, около двенадцати, плевательница заговорила, хоть и немного печально:

— Вы, дорогой мой друг, чрезвычайно удачливы. Вы нашли свое назначение, вас используют с честью, тогда как я не ведаю, зачем сотворена и потому пребываю в унынии. Никто меня не призвал, не оценил меня. Я провожу время в праздности, тогда как мой друг по жизни приносит пользу, и, сказать правду, меня от этого с души воротит. Никого нет меня грустнее: меня оставили, мною пренебрегли. Если бы меня водрузили на пьедестал или установили на часы, я поняла бы, что сотворена для того, чтобы мною любовались.

— Но вас установили на стол в гостиной, — возразила доска.

— Это только потому, — отвечала плевательница, — что мистер Коккерел боится, что мыши съедят мои опилки. Нет, красоты во мне недостаточно, чтобы меня ставили на любование! Я знаю, что есть и другая причина, по которой я появилась. Мы должны были нести службу вместе, хотя я бы охотно нашла задачу поскромнее вашей, ибо я считаю, что на вас мелом записывают тайны жизни и смерти.

— Совершенно верно, — с гордостью ответила доска, — ибо великий человек, который держит это место, — а насколько мне известно, это пещера богов, — запечатлел на мне множество тайн. С моею пользой решено, меня возвысили. Пусть я и обычная доска, но на мне — знаки, несущие счастье многим. Возможно, наш мудрый хозяин — а я слышала, что его называют так, — великий поэт.

Плевательница с тщанием исследовала знаки на доске.

— Полагаю, вы не правы, мой друг, — сказала она, наконец, — ибо мне кажется, что эти знаки на вас, — а овечьи хвосты и правду выглядели как нотные знаки, — не поэзия, как я вообразила сначала, а музыкальные ноты — и самые прекрасные и волнующие из тех, что были сотворены человеком. Очевидно, наш хозяин сочинил великолепную симфонию.

— Очень может быть, — ответила доска, — ибо я всегда знала, что музыка — величайшее из искусств, и я нахожу очень вероятным, что на мне запечатлена некая насладительная гармония и, имейся поблизости подходящий инструмент, прелестные звуки мог бы извлечь из него тот, кто прочитал бы меня.

— Желала бы я, — сказала плевательница, — чтобы я преобразилась в такой инструмент, однако боюсь, что у меня нет натянутых струн, хотя, если бы мне была отведена роль обычного барабана, я бы вполне ею удовольствовалась. Счастье для вас, что вас так возвысили, повесив на гвоздь («Причем на гвоздь с латунной головкой», — добавила шепотом доска). Но чем же, спрашиваю вас, должна стать я?

— Возможно, вы существуете, — предположила доска, — как ответ тем, кто ставит действие перед обдумыванием и размышлением. Кроме того, вы не одна, кого оставили в праздности, ибо есть еще девушка Рози, у которой, как и у вас, нет особенного назначения. Ее существование представляется мне абсолютно беспредметным. Она только и делает, что бегает да прыгает, играет в прятки с котенком и обменивается шутками с мальчишками. Иногда, как мне известно, теплой летней ночью она незаметно выскальзывает из дому, идет на луг и там битый час — вот глупая девчонка! — любуется на звезды в небе, однако и это — не ответ на то, почему она здесь. Мне часто приходило в голову, что, возможно, Господь Всемогущий хочет показать посредством Рози и вас, что оставаться в состоянии девственной слепоты, без цели, — очень большая честь.

— Мне так не кажется, — сказала плевательница, — и осмелюсь заявить, что даже у Рози, которая иной раз очень мило перепрыгивает через меня, есть какое-то дело — заниматься самой или чтобы занимались ею. Мне часто приходит в голову одна мысль, и я могу сейчас вам о ней сказать. Из того, что произойдет с Рози, узнаю я свою судьбу.

— Мы будем наблюдать за ней со всем тщанием, — сказала доска, — и если нечто прекрасное и изумительное произойдет с ней, мы будем считать, что то же счастье уготовано и вам. Наверняка с таким нежным созданием будут обращаться мягко и нежно, если вообще обращаться!

— Согласна с вами, — сказала плевательница, — и хотела бы узнать ваше мнение, что станется с ней, ибо это позволит мне решить, что станется со мной.

— Я могу только догадываться, — сказала доска, — но эту догадку вы примете с радостью. Воистину ни одно создание на земле не может быть таким живым и очаровательным и не может служить таким прелестным целям, как молодая девушка, а Рози — самая красивая из всех, что мне доводилось видеть…

— А видели вы только мамашу Табиту, — пробормотала плевательница.

— Ее женственная природа, — продолжала доска, — радуется танцам и веселью. Никто еще не повредил Рози и не причинил ей вреда, и вся она полна счастья. Когда она помогает матери, все кипит у нее в руках, ибо все, чем бы она ни занималась, исполнено счастья. Она часто шалит, а иногда от полноты веселья обнимает отца и начинает кружиться с ним по залу, пока он не воззовет о помощи. Когда она выбегает на зеленый луг майским утром, каждая травинка радуется. Все, чем была Рози и что она делала, предназначено для самого доброго и любовного пользования. На ее забавы смотреть радостнее, чем на порханье птички.