Давид Шраер-Петров - Смертельная любовь

Был он однофамильцем писателя Матевосяна. Правда, имя у нашего героя было другое. Совсем русское. Покойный отец назвал его Михаилом в честь изобретателя знаменитого автомата — Михаила Тимофеевича Калашникова. Отец Михаила Матевосяна прошел всю войну с автоматом Калашникова и нередко называл его своим спасителем. Все это было в далеком детстве нашего героя — то есть в воспоминаниях Матевосяна-старшего о прогремевшей войне. Тогда их семья жила в Баку. Потом отец умер, а Михаил Матевосян возмужал и выучился на сапожника. Во время смутных и опасных лет, когда в Баку прошли антиармянские погромы, семья Матевосянов (мать, Михаил, его жена Сильвия, пятнадцатилетний сын Ашот и десятилетняя дочка Анжелика) эмигрировала в Америку и поселилась в Бостоне. Вернее, в одном из окрестных городков — в Ньютоне. Первые несколько лет они снимали небольшой дом в районе, прилегающем к 9-й дороге, которая в конце концов пересекалась с 95-м хайвеем. Этот путь — от их дома к девятке, а потом на 95-й хайвей Михаил хорошо изучил, потому что не реже, чем раз в месяц, Матевосяны ездили по нему всей семьей в Провиденс, где было много армянских семей, с которыми семья Матевосянов дружила.

Дом, который они снимали у старого овдовевшего американца, очень нравился Михаилу. Участок был окружен высоким глухим забором. Росло несколько яблоневых и сливовых деревьев. А забор был оплетен лозой местного винограда «Конкорд», из которого Матевосяны готовили вино, напоминавшее им родной Кавказ. Так что к тому времени, когда старый американец совсем одряхлел и собрался перейти в старческий пансион, потому что он был одинок и не было никого, кто бы ухаживал за ним, Матевосяны купили этот дом, к которому они привыкли как к своему.

Михаилу к тому времени было немногим более пятидесяти. Можно было уверенно сказать, что жизнь Матевосянов вполне наладилась. Сын Ашот заканчивал инженерный колледж. Дочка Анжелика перешла в последний класс школы. Жена Сильвия работала кассиром в местном отделении Американского Банка, а у Михаила сложился надежный круг солидных клиентов. В сапожниках, как и в автомеханиках, всегда большая необходимость. Впрочем, как и в зубных врачах. Всегда что-то снашивается, ломается, требует срочного ремонта или безусловной замены. Сапожная мастерская Михаила Матевосяна располагалась на улочке, примыкавшей к центральной площади Ньютона. Неподалеку от китайского ресторана «Долина Грез», городской автомобильной стоянки, туристского агентства «Мередиан» и русского ресторана «Одесса». Он любил свою работу: каждый день приходили знакомые клиенты, с которыми было приятно перекинуться словечком о спорте, или новые заказчики, интересные Михаилу, потому что он любил людей. У всякого были свои неотложные проблемы: кому каблуки заменить, кому новые набойки поставить, а кому вызволить из беды любимые туфли — ту самую незаменимую пару туфель, в которых ноги чувствовали себя так удобно, что никакие новые не могли их заменить. Михаил был крепким невысоким мужчиной, с широкой грудью и мускулистыми руками. Некоторая сутулость, приобретенная за годы кропотливой сидячей работы внаклонку, и ранние залысины отнюдь не портила его облика, а даже придавала определенную устойчивость и напористость, что особенно нравится женщинам. Да, Михаил Матевосян нравился женщинам. Они любили поболтать с ним, когда сдавали или забирали заказ. Мастерская его состояла из двух комнат: приемная, где на ячеистых полках стояли готовые или готовившиеся к ремонту туфли, и собственно мастерская — маленький цех со швейной машиной, колодками, лапами, молотками и прочим оборудованием. В эту комнату никому доступа не было.

Да, Михаил нравился женщинам. Многие из них кокетничали с ним, как правило, избирая начальной темой для разговора обычаи страны, из которой он приехал — Кавказа. Скажем, принято ли на Кавказе женщине первой открыть свои чувства или всегда должен делать начальный шаг — мужчина? Он и не думал утаивать ни происхождения, ни обычаев своей далекой родины. «Да, у нас всегда инициатива принадлежит мужчине!» «А если женщина влюблена и первая признается в своих чувствах?» «Это плохая женщина», — отвечал со вздохом Михаил и смотрел вверх. Над прилавком в приемной комнате висела большая литография Спасителя, по верху которой было написано латинскими буквами «ARMENIA».

Однажды около часа дня, когда он было хотел закрыть мастерскую на получасовой перерыв, чтобы пойти в китайский ресторан и поесть вонтон-суп (мясной бульон с пельменями, приправленный китайскими травками), дверь широко распахнулась, и в мастерскую влетела, буквально влетела ярко накрашенная блондинка лет двадцати двух-двадцати пяти. День был летний, жаркий, солнце стояло в зените, так что минимальная одежда молоденькой блондинки могла быть оправдана, на первый взгляд, метеорологическими условиями, а не легкомыслием и пренебрежением условностями. Так и оценил Михаил внешний вид молоденькой блондинки, которая на русском языке, смягченном южнороссийскими придыханиями на согласном звуке «Г» или освобожденными от контроля ударениями, скажем: «Я пила воду», — вместо: «Я пила воду», торопясь и притацовывая на одной ножке (весьма стройной, как отметил про себя сапожник) затарахтела:

— Папочка! Выручай, ради бога! Сломала каблук, а у меня через два часа охренительно важная встреча по бизнесу! Оставлю туфлю. ОК? Потом забегу. Я тачку бросила у митера на последний квортер. Бай, Папочка! — и блондинка исчезла.

Поход в китайский ресторан был отменен. На прилавке лежала туфля, а рядом с ней невероятной высоты каблук, сломанный у самого основания, прилегающего к подошве. Каким-то образом потрясающей красоты изгиб таза молодой блондинки («даже имени не сказала!») и крутой подъем туфли соединились в воображении Михаила в одно всеоблемлющее слово: «Красота!» С тех пор Михаил и начал называть все произошедшее с ним словом «Красота». И хотя вскоре он узнал, как зовут его новую заказчицу, ее тайным именем оставалось слово «Красота».

— Слушай, никаких денег не надо, — сказал Михаил, когда блондинка заехала за туфлей и спросила, сколько стоит ремонт.

— Что ты, Папочка! Я так не могу. Вот двадцатка. Скажи, если мало.

— Ничего не надо, — повторил Михаил, передвигая к ней туфлю, упакованную в целлофановый мешок, и отталкивая деньги. — Это для меня удовольствие!

Он хотел сказать, что ее приход в мастерскую для него несказанное удовольствие. Что держать в руках ее изогнутую грациозно туфлю для него неслыханное удовольствие. Как будто он держит в своих руках ее божественно изогнутый до замирания сердца таз, обтянутый шелковым платьем-сорочкой. Просто смотреть на нее — невероятное удовольствие! Так он и сказал, потому что был искренний и откровенный человек: