Александр Богданов - Под ласковым солнцем

– В придел, что ли, гробок-от перенести? – нерешительно спросил он…

– Ну, что ж… отнесем в придел, – согласился Дмитрий…

Переставили гробик и накрыли выбеленным холстом… В приделе было темней и тише… В углу звенела муха, запутавшаяся в паутину… Данила прислушался – тонкий звук сверлил в воздухе, как детский плач, и чем-то острым вдруг больно резнуло его в сердце…

Дмитрий хлопотал молча, не вступая в разговор… Сбегал зачем-то в ризницу, подсыпал – сам не зная для чего – в чугунную глушилку холодных углей…

– Сколько свечей надо?.. Три аль больше? – спросил он, возвратившись и глядя в сторону, чтоб не встречаться глазами с Данилой.

– Дай троечку, – ответил Данила. Вздохнул: – Ко-пе-еч-ных!..

– Венчик-то за пятачок али за две копейки?..

– Да уж, видно, за две копейки!..

Дмитрий порылся в свечном пропыленном ящике церковного старосты… Достал две тонких желтых свечи и белый огарок потолще, с остатками позолоты… Подавая все это, он с оправдывающимся видом сказал:

– Беда какая!.. Не оставил наш ктитор свечей копеечных… Все, вишь ты, о церковных доходах старается… Получай…

Данила ничего не ответил, отвернул полу кафтана и достал пропитанный запахом пота кисет… Высыпав на ладонь все, что имел, – несколько медяков, – он выбрал три и две копейки и подал Дмитрию.

Дмитрий опустил монеты в кружку с белыми сургучными печатями и мягко, точно соболезнуя и успокаивая, заметил:

– Перед богом всякие жертвы и приношения равны – хошь малые, хошь большие…

Данила упорно молчал… Дмитрию стало неловко, и он вдруг, точно спохватившись, переменил разговор.

– Не застал дьякона-то?..

– Не застал… – безучастно и глухо ответил Данила…

– Так… Дьякон на базар уехавши, – пояснил Дмитрий. – Свежих лещей дьяконица захотела… Седьмым, вишь ты, теперь ходит, ну вот и гоняет дьякона-то каждую пятницу в Клещевку: то лещей свежих, то арбузов, а намедни раков озерных захотелось…

Сперва в церковь пришел псаломщик Иван Федорович, худосочный, близорукий юноша из выгнанных семинаристов. Он у входа покашлял в кулак, поплевал на пальцы и пригладил вихорки на висках, потолковал о чем надо со сторожем… Вскоре явился и батюшка.

Отец Леонид шел быстро и твердо, наметывая уверенными ногами широкие и частые стежки и с шумом забирая воздух в рукава полукафтанья… На ходу в алтарь он крикнул:

– Все готово?.. Ну, живей, Дмитрий, живей!.. Дьякона нет?..

– Нет, батюшка!..

Из алтаря отец Леонид вышел в, черной ризе с серебряной осекшейся канителью. Новую ризу он надевал в более важных случаях и при богатых похоронах. Оправляя ворот, он спросил:

– Так ты, значит, один?.. Анисья в поле?..

– У полю все, кормилец, – кланяясь, ответил Данила. – Убираются, родной. От нашего полю сюды, почитай, пятнадцать верст ехать-то…

Псаломщик обратился к отцу Леониду:

– Затруднение есть одно, батюшка…

– Что такое?..

– Как будем отпевать усопшего – как отрока или как младенца?.. Если как младенца – это значит сорок копеек, – пояснил псаломщик, прощупывая из-под очков Данилу слепыми глазами, – а за отрока девяносто.

– Ты что же, Данила, не помнишь разве?.. А? – спросил отец Леонид…

– Кто ж его знает, батюшка… – виновато ответил Данила и потупил глаза. – Где же нам, батюшка, все упомнить?..

– Когда он у тебя-то того… рожден-то?..

– Да как будто в спажинки… а верней сказать, – пожалуй, после успеньева дня…

– Как же это так?.. Ты припомни, припомни, – строго заговорил отец Леонид. – Припомни, Данила!.. Ведь ежели в спажинки, значит, ему перешло за восемь, отрок он; а если после успеньева дня – значит, не дошло еще до восьми… И отпевание полагается им разное, и плата за требу разная… Понял?..

– Понял, батюшка, – покорным и упавшим голосом ответил Данила…

И не было никакой лжи в том, что он, неуверенный в своих словах, почувствовал вдруг уверенность и сказал решительно и твердо:

– Пожалуй, батюшка, и так, что после успеньева дня…

Сказал и облегченно нащупал правой рукой кисет с деньгами.

– В метриках бы справиться, – заметил псаломщик, – да ключи у отца дьякона в столе, а дьякон в Клещевку поехал за лещами…

Отец Леонид в недоумении развел руками. Потом смягчил тон и обратился к псаломщику:

– Разве отпеть уж как отрока?.. А?.. За отрока моленье побольше, а за младенца поменьше… Если лишку помолимся – не беда… Лучше перемолить, чем недомолить!.. А?.. И плату возьмем, как за младенца…

Псаломщик согласился:

– Как хотите, батюшка!..

Стенные церковные часы пробили семь. Отец Леонид вспомнил, что ему надо еще съездить в поле, пожал плечами, вздохнул и сказал:

– Ну, делать нечего!.. Будем отпевать за младенца… Жаль, Данила, жаль… вхожу в твое положение, а не могу помочь!.. Некогда!..

Затеплили свечи. Личико умершего стало иссиня-желтым, с заострившимся носом и глубокими впадинами закрытых глаз. На лобике плотно лежал бумажный зеленый венчик… И красными киноварными буквами по-славянски на венчике отчетливо проступали слова:

«Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас…»

Данила смотрел на свечи, на венчик, надписи которого он не понимал, потому что был неграмотен, на впалые щечки сына – и ничего не видел… Он думал о том, как еще недавно сын убирался с ним в поле, – помогал матери вязать снопы и складывать в крестцы рожь. А когда ехали в поле, он радовался и весело заворачивал от околицы лошадь с телегой, туго накручивая на ручонку веревочные вожжи. А потом вдруг закорчился животом и умер. От худой пищи все это… Много ребят животами болеет… Хлеба до новины не хватает, с весны подмешивают мякину и что придется… А ребята всякие коренья да траву жрут – шхерду, дикую репу… Может, вредной травы нахватался…

– Го-о-споди, упокой младенца Павла, – пел, глотая торопливо слова, отец Леонид, так что выходило:

– О-сса-ди, по-комла-цавла…

Данила истово закрестился…

Вспомнил, что в будущем году – передел земли, и на душу Павла пришлось бы полторы тридцатки… А теперь в семье остались живыми только две девчонки… И невольно он подумал о дьяконе, у которого дьяконица ходит седьмым…

«Наверное, будет мальчишка, – решил Данила, – везет отцу дьякону на сыновей… И ребята все сытые да гладкие… Озорные!.. Вот дьяконские дети все живы…»

Пели и читали, – отец Леонид и псаломщик, – то поочередно, то оба вместе, а когда запели «святый боже», то и сторож Дмитрий подтянул им жидким, простуженным баском…

И вдруг внезапная мысль вырвалась откуда-то из неизведанного мрака души Данилы: «Павел не младенец, а отрок!..» Вспомнилось ясно, до боли в мозгу, как это было… Перед вторым спасом Анисья занедужила и осталась дома. Ночью разрешилась… А на спасов день пришли сваты после обедни поздравить роженицу и принесли в подарок рушник и платок с кислыми лесными зерновками. Сады в деревне были только у попа и богатеев.