Александр Богданов - На перепутье

Николай хотел сказать «типография», но вовремя сдержался, точно боялся, что стены могут его подслушать.

Он нагнулся, вытянул из-под ноги болтавшуюся штрипку, на которую нечаянно наступил, заправил ее за чулок и с возмущенным видом продолжал:

– Ай-ай-ай!.. Ай-ай!.. Как ты мог!.. Как мог!..

– Но что же мне оставалось делать? – с отчаянием возразил Чапурин. – Замерзнуть на улице вот в этом пальто? Да? Или пойти в участок?..

Чапурин движением головы показал на свое выцветшее летнее пальто с обтертыми белыми нитками на швах. Слова его только усилили негодование Николая.

– Делай что хочешь!.. Ну, замерзни! Ну, пойди в участок!.. Ну, сядь в тюрьму!.. Ну, я не знаю – что!.. Но ведь нельзя же проваливать работу!.. И без того трудно стало конспирировать. Мы здесь ожидаем налетов каждую минуту… держимся каким-то чудом, – на волоске… Фому арестовали… Агитаторская школа провалилась. Районные комитеты существуют только героическими усилиями… Что же это такое?

Чапурин поднялся. Он вспомнил свою недавнюю работу, полугодичное сиденье в тюрьме, лишения, голодовки, – и слова Николая показались незаслуженно-жестокими.

– Так?.. Ты полагаешь, так?.. – в свою очередь, с возмущением заговорил он. – Что организация не должна щадить старых работников?..

Николай перебил его. Оба говорили почти одновременно.

– Организация не может жертвовать общим делом ради интересов отдельной личности.

– Нельзя вышвыривать на улицу своих членов!..

– Организация – не богадельня! Подвергаться риску мы не можем в такое трудное время.

– Товарищи должны считаться с попавшими в нужду – вот как я…

– Э-э… – досадливо отмахиваясь рукой, продолжал Николай. – Никто не смеет срывать общее дело ради личного спасенья, в каком бы положении он ни очутился. И ты во имя того же товарищества, на которое ссылаешься, смеешь подводить нас?!

Чапурин, не находя аргументов, беспомощно развел руками.

Все время молчавший Иннокентий нашел, что теперь ему необходимо вмешаться в спор, и тоном властного, осуждающего обоих человека сказал:

– Пожалуйста, товарищи, потише!.. Не забывайте, что вас могут слышать с улицы…

Николай и Чапурин смолкли.

Чапурин стоял, опершись на стол, и успокаивал взбудораженные спором мысли. Николай с непримиримым видом удалился за дощатую переборку в соседнюю комнату.

– Ну что ж! Дело сделано!.. Поправить все равно нельзя! – начал после молчания Иннокентий, обращаясь к Чапурину. Лицо его было спокойно, и в тоне речи слышалась серьезная озабоченность.

– Ты, надеюсь, не привел с собой шпиков?..

– Надеюсь!.. – коротко ответил Чапурин. – Неужели ж ты думаешь, что мне интересно быть арестованным вместе с вами?

Иннокентий остался по-прежнему видимо спокоен. Он щурил на вздрагивающий огонь свечи серые непроницаемые глаза и что-то решал.

– Ну хорошо!.. – с мягкой бережностью обратился он к Чапурину. – Ты ляжешь вот здесь на полу… Нельзя сказать, чтоб у нас было тепло… Переживаем кризис в топливе… Можешь накрыться пальто, а под голову положишь книги.

– Спасибо!.. – благодарно ответил Чапурин.

Иннокентий после некоторых хлопот раздобыл где-то рваное драповое пальто, книги и неопределенного цвета ковер, который употреблял раньше для упаковки типографских принадлежностей.

Он показал Чапурину на узкое пространство между печью и стеной.

– Ляжешь вот здесь.

Чапурин только сейчас обратил внимание, что вдоль карниза печи расставлены в ряд маленькие круглые жестяные плошки, наполненные матовой застывшей массой.

– Что это такое?.. – спросил он.

– Так, ерунда!.. – ответил Иннокентий. – Наша химия! Ну, устраивайся с постелью да туши огонь. Спокойной ночи!

В дверях Иннокентий остановился и, как бы вспоминая что-то, спросил:

– Ты, может быть, хочешь есть?

Чапурин, голодный с утра, едва сдержал радостное волнение и ответил:

– Если можно, то я, пожалуй, не прочь.

– Ну, конечно, можно!.. Только у нас на этот счет скудновато!.. – ответил Иннокентий.

Он достал из простого некрашеного шкафа кусок хлеба.

– Вот все, что могу тебе предложить… Ну, еще раз спокойной ночи!..

Чапурин придвинул плошки ближе к карнизу печи, чтоб нечаянно ночью не зацепить их ногами, постелил ковер, потушил свечу и, прикрывшись пальто, лег не раздеваясь, с куском хлеба в руке. Смешанные чувства боролись в нем. По мере того как он утолял голод и согревался, мысли его успокаивались. Не было той заброшенности и отчужденности, которая мучила его утром, когда он бродил по городу.

Скоро он забылся.

Когда Чапурин проснулся, Иннокентий уже сидел за столом и остроотточенным широколезвийным ножом разрезал на квадраты приготовленную для печатания бумагу.

Чапурин поспешно стал приводить себя в порядок, насколько это было возможно в его одеянии, чтобы уйти.

Иннокентий оторвался от работы и повернул к нему большую, прикрытую патлами черных волос голову:

– Уже, товарищ?.. Как спалось?..

– Хорошо. Немного отдохнул.

– Жаль, что ничего не могу предложить тебе на дорогу, – с искренним огорчением добавил Иннокентий. – Нет ни чаю, ни сахару, ни хлеба.

Чапурин покраснел.

– Значит, я съел у вас вчера последний кусок?

Иннокентий добродушно задвигался около стола.

– Пу-стяки!.. Сегодня в обед должен прийти с лисоавкой техник… Принесет аржанов… В чаянии благ вчера последние деньги на химию употребили…

– Что это за химия?.. – спросил Чапурин.

Иннокентий был в шутливо-добром настроении. Это случалось с ним всегда, когда обострялась нужда. Шутками он ограждался от бед и потому в общежитии был незаменимым товарищем.

Он улыбнулся одними глазами, лицо его продолжало оставаться неподвижным.

– Химия немудреная… Ты же знаешь, что мы опять перешли на мими [1] . Вот режем теперь эти коврижки…

Он показал на приготовленную стопку квадратных листков.

– Возврат к прежнему кустарничеству!.. – заметил Чапурин. – Почему же не на станке?

– Старый шрифт сбился, а нового достать негде и дорого!.. – пояснил Иннокентий.

– Та-ак! – протянул Чапурин. – На что же вам химия?

– Удешевление производства!.. – полушутливо, полусерьезно ответил Иннокентий. – Вот скоро оправимся, соберем силы и поставим американку. А пока – Николай сам выделывает трафаретки… Покупает китайскую бумагу, приготовляет стеариновую массу и потом обрабатывает эту бумагу в массе. Вчера на последние деньги купили для массы три фунта стеариновых свечей… Если сегодня техник подведет насчет денег, – помолчав, добавил он, – то придется, видно, есть стеариновые свечи!..

Лицо Иннокентия в первый раз сложилось в улыбку.

Чапурин чувствовал весь героизм его жизни и работы. Он смотрел на него, на его короткопалые, перепачканные фиолетовой мимеографической краской руки, на сутулые – от постоянной, с детства, работы – плечи и проникался к нему все большим уважением.