Александр Богданов - Потапыч

Арестантская при волостном правлении сырая и холодная, с развалившейся печью, сложенной из саманных кирпичей.

Вверху в одной из стен небольшой круглый вырез вместо окна.

На земляном полу солома для спанья.

Сторож Федор, болезненный солдат, инвалид русско-японской войны, громыхает замком и отворяет дверь.

Потапыч поднимается с соломы.

– Ванятку навестить тебя привел, – объясняет сторож. – Ну, ты лезь, пострел, скорей, покудова старшины нет! Заметит старшина, – обоим беда будет!

Белоголовый мальчуган с болячками на губах проскальзывает мышонком в дверь и говорит:

– Не заметит, дяденька!

– А ежели заметит, тогда что?

– А заметит, я в солому зароюсь!.. Не найдут!

– Ну, то-то! – соглашается сторож.

– А-а, это ты, Ванятка? – радостно встречает Потапыч правнука.

Сторож торопливо запирает дверь.

– Здравствуй, дедушка! Мамка навестить тебя прислала! – говорит Ванятка.

– Спасибо, милый! Садись-ка вот сюды рядом…

Мальчуган подсаживается на солому. Пугливо и с любопытством он осматривает арестантскую. В руках у него узелок.

– Што, как Дарья? Как вы там? А? – спрашивает Потапыч.

– Мамка тебе хлеба с картошкой испекла, – говорит Ванятка и развязывает узелок.

Белые пушистые брови старика двигаются радостно, и лицо оживает в кротком, тихом просветлении.

– Спасибо, детка!..

Оба молчат. Потапыч отламывает кусок хлеба и медленно жамкает беззубыми деснами.

– Дедушка, долго ты будешь сидеть? – спрашивает Ванятка.

– Не знаю, касатик… Федор говорил, што завтра ослобонят!

– Поскорее просись, дедушка!

– То-то, милый, што спросу моего не послушают! Земский, вишь, на пять ден к отсидке приказал.

– За что, дедушка?

– Начальство, детка, ничего не поделаешь… Без начальства, детка, и чирий не вскочит… Вот при господах управители еще строже были… Стар, говорят, ты… А нешто я виноват, што стар… Девяносто годов, слышу-вижу плохо, давно бы на покой пора, да куды денешься?..

– Плохо здесь, дедушка?

– Надо бы хуже, да некуда…

Потапыч тяжело вздыхает.

– Не получила Дарья письма?

– Не-э…

Оба молчат. Каждый думает о своем. Потапыч о том, как выйти теперь из нужды, чтоб не умереть с голоду, Ванятка – о дедушке. Добрый он, а вот все обижают его. И все потому, что он старый. Старого любить надо, а они обижают…

– Дедушка, я слышал, мужики говорили, будто тебя, урядник на пожаре вдарил?

– Ударил, касатик… Как приехал я с баграми да стал около лошади хлопотать, он на меня и налетел… Вот и сейчас спину ломит…

– Што же ты, дедушка, ему?

– Што ему… Сказано, детка: «С сильным не борись». Спасибо, ребята заступились за старика…

В глазах Ванятки вспыхивают гневные огоньки. Он выпрямляется и с возмущением говорит:

– А я бы, дедушка, не стерпел… Сам бы сдачи дал… взял палку да отлупцевал урядника…

– Ну-у?

– Вот тебе, дедушка, и ну-у! А еще, дедушка, взял бы да их поджег!

– А-их, ты, глупый!.. Разве можно такие страсти баять! Дай-ко я те за вихор маленько потреплю!..

– Не надо, дедушка!

– То-то не надо! Мы, детка, люди маленькие… Каждый, кто бляху надел, тот нами и помыкает.

– Тятька с войны вернется, я все тятьке расскажу… Тятька им задаст! – не успокаивается Ванятка.

– А-их, глупый ты, глупый…

Потапыч любовно гладит мальчугана по голове. Оба близко прижимаются друг к другу, и от этого спадает тяжесть с сердца старика.

Сторож стучит в стенку арестантской, давая знать, что срок свиданья окончился.

Ванятка встряхивается.

– Домой, дедушка, пойду!

– Иди, голубок, иди! А то старшина застигнет, обоим беда будет… И тебя побьют!.. Да скажи Дарье-то, што завтра, мол, дедушка на свободу выйдет. А денег старшина только десять целковых посулил! Кабы весь срок протянул, двадцать бы получил. Да вот не довелось! И еще скажи Дарье, штоб не сокрушалась! Дедушка, мол, вернется домой, все поможет устроить… Как-нибудь сладимся с пашней…

– Скажу, дедушка!

Поднимаясь с соломы, чтоб проводить внука, Потапыч простуженно закашлял и тихо простонал…

Лицо Потапыча строгое, с открытыми неподвижными глазами, углы рта опустились, и нос побелел и заострился по-птичьи. Старик как-то необычно лежит на соломе, запрокинув назад голову и широко расставив вытянутые ноги в валенках. Рот его полуоткрыт, но зубы крепко стиснуты, и на запекшихся губах белые сгустки ссохшейся слюны.

Сторож Федор осторожно тормошит его.

– Вста-а-вай, старик… Эй, вставай!

Потапыч не двигается. Федор чиркает спичкой. При свете огня он видит перед собой мертвые остекленевшие зрачки и пену на похолодевших губах.

– Никак умер старик-от! – в ужасе бормочет он и пятится к двери.

Подталкиваемый неудержимой внутренней силой, он бежит в волостное правление.

Дверь в арестантскую открыта. Ветер стучит ею и скрипит ржавыми петлями. И Федору от страха начинает казаться, что это позади стучит и стонет мертвец.