Владимир Елистратов - Бедный, бедный, дядя Ёжик!

— Разговаривать. Тебе сколько лет?

Я немножко обалдел от резкой перемены темы, так что даже забыл, сколько мне лет. Потом вспомнил и сказал:

— Сорок три.

— Три я знаю. А сорок это сколько?

— Ну, это… ты «десять» знаешь?

— Знаю.

— Сорок — это четыре раза по десять, или лучше… Тебе вот четыре года. Так? Значит, сорок — это десять раз по четыре. Ясно?

— Мне не четыре года, а четыре с половиной. Значит сорок — это сколько?

Я задумался. Потому что считать не умею.

— Это где-то… сейчас посчитаю… четыре с половиной на два — это девять. Четырежды девять — это тридцать шесть. Получается восемь раз и еще четыре года на ум пошло. Ясно?

— Неа. Ты старый или нет?

— Трудно сказать. Вроде — ещё не очень…

Нюша внимательно посмотрела мне в лоб.

— Ты старый.

— Почему это — старый?

— У тебя полоски на ло́бе.

— На лбу. Какие полоски? А-а-а! Морщины, что ли? Ну, морщины — это еще не старость. Если ты брови поднимешь, то у тебя тоже будут полоски… то есть, тьфу, морщины. Просто у людей так устроена кожа, что…

Но Нюша меня уже не слушала:

— С тобой неинтересно разговаривать.

— Почему это неинтересно? — я очень возмутился, даже расстроился.

— Ты непонятно говоришь. Надо говорить или мало и понятно, или много, но интересно. Если много и интересно — тогда получится сказка. А ты говоришь много и неинтересно, как радио. Давай лучше играть.

— Ну, давай. Во что?

— В еду.

— Это как?

— Я говорю свою еду. Плюшка. А ты говоришь другую свою еду. На «а».

— Понятно. На «а»… М-м-м… Скажем… Арбуз.

— Селёдка.

— Ты на «зэ» должна говорить. Арбуз пишется с «зэ».

— Но я же не пишу, а говорю.

— А если сказать «арбузы», то слышно «зэ». Значит, арбуз на «зэ».

Моя логика была железной, я был горд собой. Но на Нюшу моя железная логика не подействовала.

— «Арбузы» — так говорить нельзя.

— Почему нельзя?

— Потому что можно назвать только одну еду. Нельзя говорить «селёдки», «плюшки»… Говори на «а».

— Почему на «а»?

— Потому что «селёдка».

— Ну ладно… А… А… Антрекот.

— Это кто?

— Не «кто», а «что». Это такое особое мясо, чтобы жарить.

— Так нечестно.

— Почему?

— Потому что «кот» — это тоже мясо. Но это не еда.

Я опять растерялся:

— Но ведь антрекоты не из кошек делают. Впрочем, кто их знает, из чего они их делают… «Котлета» ведь можно говорить.

— «Котлета» — не на «а». Мяясов много. Все нельзя называть. Ты тоже мясо, если для людоеда. Ты боишься людоеда?

— Я не знаю, я его не видел.

— А я видела в мультике. Ты не умеешь играть в еду. Покажи мне лучше страшную рожу.

— А у меня получится?

— Показывай.

Я сморщил нос, оскалился, закрыл глаза и идиотски оттопырил пальцами уши. Нюша засмеялась.

— Это не страшная рожа, а смешная. Покажи другую смешную рожу.

Я надул щёки, вытаращил глаза и верхней губой закрыл нижнюю. Нюша очень долго и внимательно, совсем не улыбаясь и как бы чего-то выжидая, смотрела на меня:

— Смотри не пукни. С такой рожей надо какать на горшке в детском саду. А ты уже старый. А старые на горшках в детском саду не сидят. Как тебе не стыдно! Убери рожу. Сделай лицо обратно.

Я «сделал лицо обратно». Нюша вздохнула:

— Ничего-то ты не умеешь… Ты бесполезный. Ты где работаешь?

— В университете.

— А это кто?

— Не «кто», а… Ну, это такая школа для взрослых. Туда идут после школы, кто хочет ещё учиться.

— Ещё — потому что плохо учился в школе?

— Наоборот. Если хорошо.

— Непонятно. Если в школе ты хорошо учился, зачем ещё дальше учиться? Ну, ладно… Что ты там делаешь?

— Преподаю.

— Что подаёшь?

— Ничего не подаю. Преподаватель — это как учитель.

— Так ты — учитель?! — неподдельно изумилась Нюша.

— Ну да… А что?

— А чему ты учителяешь?

— Чему учу? Это, Нюша, трудно объяснить. Знаешь вот… культура, всякие книги, языки…

— Как же ты учишь про культуру, если козявки руками из носа вынимаешь? И книгу читаешь неинтересно. И язык непонятно говоришь…

Я вздохнул. Нюша тоже вздохнула:

— Жалко тебя, дядя Вова.

— Правда — жалко?

— Правда. Давай я тебя занюшу.

— Это как?

— Ну, пожалею. Нюша тебя пожалеет. Занюшит. Хочешь?

— Хочу.

Нюша слезла со стула, обошла стол, по-деловому залезла мне на колени и стала гладить меня по голове…

— Бедный, бедный дядя Вова, старенький, весь в полосках, сказки читать не умеет, играть в еду не умеет, весь некультурный, говорит неинтересности, бедный, бедный дядя Вова… Хороший, но несчастный дядя Вова. Дай я тебя поцеловаю.

И Нюша чмокнула меня в щёку:

— Ещё и колючий. Можно, я буду звать тебя «дядя Ёжик»?

— Можно.

Так я с тех пор и стал в семье Тяпкиных «бедным дядей Ёжиком». А ещё с тех пор я стал делать вот что.

Если вдруг я чувствую, что какой-нибудь мой коллега-профессор слегка, как говорится, задирает нос выше ватерлинии, думая, что он светило и светоч, я аккуратно приглашаю его в гости к Тяпкиным и как-нибудь в субботу мы с Тяпкиными едем за продуктами в близлежащий городок, а профессора оставляем наедине с Нюшей.

Очень помогает.

Не хотите съездить к Нюше? Художникам-авангардистам рекомендуется порисовать вместе с Нюшей каких-нибудь авангардных монстров. Композиторам — исполнить Нюше свои новые музыкальные композиции. Актерам — прорепетировать роль. Политикам — поговорить с Нюшей о политике и т.д. и т.п. Словом, к каждому взрослому я приставил бы по Нюше. Впрочем, заводите Нюш сами, если у вас их ещё нет.