Эльберд Гаглоев - Люди... Твари...

Охота охотой, но часто Народы и бились друг с другом, ибо у всех были сильные. А лишь в бою с равным сильный себя показать может. Для охоты же слабые есть. Старым, слабым и немощным нет места в Мире. Кто же с этим будет спорить?

Но Тот-Кто-Создал ходил везде невозбранно. Ел то же, что и Народы. То с добычей ходил, то с добытчиками. И узнали Народы, что там, где поспит Тот-Кто-Создал, Искры дыхания его остаются. И если тот, в ком силы много, Искру ту в себя примет, сильнее и мудрее становится. Вождем в Народе своем.

Но горе, если слабому та Искра достанется. Мудрее он становился, но сильнее – никогда. И гибнул. Хоть добычей был, хоть добытчиком.

Стали у таких вождей детеныши странные рождаться. Бывало, что на Народ был похож тот детеныш, бывало, что нет. Те, кто истинное обличье Того-Кто-Создал знали, говорили, ему подобны те детеныши. Только слабы они были, и много сил требовалось вождям, чтобы вырастить их. Но когда те в силу входили, не было у Народов равных им по мощи и мудрости. И заслуженно Старшими их звать стали, ибо долго жили они и самые старые из Народа всегда помнили их зрелыми и могучими. И легко было Старшему перетечь из облика странного в облик Народа своего. А вот детеныши у таких Старших рождались разные: одни, что подобны Тому-Кто-Создал были, так и оставались в подобии том. И через много времени так много стало их, что Народу этому имя дали – Люди. Другие же, что на Народ свой похожие народились, всю жизнь легко свой облик меняли.

И больше становилось тех Людей, и больше, ибо не давали Старшие их добычей назвать. Потом разрешили, только поздно. Забыв родство, на все Народы Люди ополчились. Теперь говорят про себя, что Тот-Кто-Создал их сотворил, и сотворил лучшими.

А те, вторые… Не наследовали они мудрости Старших. И вообще в них мудрости не было. Силой и Народы свои они превосходили, а жестокостью – Людей. Потому что лишь Люди для развлечения охотятся.

И стали они изгоями для Народов и оборотнями для Людей. И завещали своим потомкам лишь ненависть. К Народам – потому, что чужды они им. К Людям – потому, что чужды они им. А сильнее всего – к Старшим. Ибо создали они их. Подарив лишь Силу, не наделив мудростью.

И Народы, и Люди отвечали им тем же. Лишь Старшие – любили, ибо не могли ненавидеть потомство свое. Детей своих.

– Дитя, – прозвучало под кронами древесных великанов, и клинки упали, утянув за собой перевитые жилами руки.

Эль Гато качнулся было вперед.

Жесткое лицо его стало вдруг детским, обиженным. Казалось, что он сейчас прильнет к широкой груди Старшего.

– Не дай ввести себя во искушение, сын мой, – хлестнуло из-за деревьев.

Мгновение на лице Эль Гато была видна борьба, но вот оно закаменело в привычной жесткой настороженности, и руки согнулись в локтях, поднимая клинки. Но видно было – тяжело рукам.

Из-за деревьев неторопливо вышел седовласый мужчина в коричневой рясе с большим серебряным кольцом на широкой груди. Высокий лоб мыслителя несколько не вязался с тугими скулами и крепким подбородком. Но жесткие губы, тяжелый взгляд больших глаз указывали на то, что человек этот привык повелевать. Вместо вервия ряса была подпоясана широким ремнем, который слегка перетягивал на сторону тяжелый меч. Руки привычно прятались в рукавах сутаны.

Подошел, остановился рядом с Эль Гато. Окинул тяжелым взглядом Старшего. Тот с улыбкой принял тяжесть взора.

– Мир тебе, Гравольф, – пророкотал неожиданно тяжелый бас.

– Не думал тебя здесь встретить, Доминик. Но не жди, что пожелаю тебе здравия или дня доброго. Не знаю, как все повернется, но, боюсь, недолго тебе наслаждаться жизнью.

– Не смей угрожать мне, – рокотнуло в ответ, – нечисть.

– Оставь, – поморщился Старший. – Ведь здесь все свои.

– Да как ты смеешь?!

– Смею. Ибо жизнью ты мне обязан. А эти двое – потомки мои. О чем тебе, кстати, известно.

– Прекрати! Воины сии – Дети Единой Матери Нашей – Пресвятой Церкви. И ты не волен над ними.

– Послушай, почему ты все время кричишь? Или ты не уверен в себе? Как я понял, это твое приглашение мне пытался передать Котенок.

– Забудь мерзкое имя это! После Святого Обряда имя ему – Филипп.

– Как же, как же, – примирительно вскинул руку Старший. – Так твое?

И монах вдруг потупил яростный взор.

– Мое.

– Но что случилось, Доминик?

– Отец Доминик, – вновь налился тяжестью голос.

– Да какой ты отец, – вдруг рокотнуло хрипло в горле Гравольфа, – если спокойно говорить не можешь. А ведь раньше говорили мы много. Ты не знал, Котенок? Большими друзьями ведь были.

– Да, были. Но не поддался я речам бесовским, – гордо вскинул голову монах.

– Каким речам?

– Бесовским.

На лице Старшего явственно отразилась досада.

– Это когда я тебя из рук весельчаков барона Субботы выдернул, когда ты им Слово свое нести собирался? Когда они спорили, до какого из деревьев твои кишки достанут? Когда месяц тебя выхаживал? Когда историю твоего Мира тебе рассказывал? Когда с ложки тебя кормил?

Старший, похоже, рассердился не на шутку. Волк невольно подобрался.

– Я помню добро твое. И потому пришел с добром.

– С добром? – весело оскалился Гравольф, стрельнув взглядом на тела поверженных.

– С добром, – твердо повторил Доминик. – Все сказанное тобой донесено было до Отцов – иерархов Единой Матери Нашей Пресвятой Церкви. И твои слова, и слова отшельника того, что заблудших детей, оборотнями именуемых, учит. И просьба твоя о встрече обсказана. И решено было на Верховном Капитуле том вот что.

Не нужна Единой Матери Нашей Пресвятой Церкви нечеловеческая мудрость. Лишь тот, кто Обряд Святой пройдет, вправе знаниями своими делиться. Ибо все, что не от Отца Нашего Небесного, от подлого Антипода Его исходит. Согласись же принять Обряд Святой и приди к нам. Как брат.

Старший исподлобья смотрел на Доминика. Волк бы сказал – прицеливаясь.

– А если нет?

– А буде откажется кто, да падет он жертвой гордыни своей.

– Но почему, Доминик?

– Нет места ни вам, ни знаниям вашим среди людей. Уходите от нас. Либо – умрите.

– А как же они? – указал Старший глазами на волка.

– Они твари есть лесные, неразумные и бездушные. Незачем им свет знаний.

– Жесток ты.

– Жесток, но справедлив. Нет твари под небом сиим, человеку равной. Так есть, и так будет. Ответствуй мне, – вновь загремел его голос, – согласен ли ты Обряд Святой пройти? Если согласен, то дай на то свое слово. Ибо знаю я, хоть и блуждаешь ты во тьме заблуждений, но крепко слово твое. Отвечай же!

И в яростных глазах мелькнула… мольба?

– Не могу я их бросить, – тихо сказал Старший. Очень тихо. Но волку в его голосе послышалось далекое ворчанье грома. – Никак не могу.

Доминик, казалось, стал выше.