Курбандурды Курбансахатов - Сто монет (роман и повести)

Кемине вспомнил, как Хайдар в медресе мечтательно говорил: «Мне бы только выбраться из Бухары и доехать до Лебаба, а там уж я знаю, что делать…»

— Жаль, — сказал он, качая головой. — А я-то думал, что ты уже ахун в какой-нибудь мечети, в саду Дивана, пьешь там воду из специального арыка, а подати, которые ты собираешь за год, не умещаются между землей и небом. Я-то думал, что утром и вечером во время умывания послушники льют тебе на руки теплую воду, а при нашей встрече ты сделаешь вид, что не узнал меня.

Хайдар глубоко вздохнул и продолжал свой рассказ:

— Я мог бы стать таким ахуном. Но совесть мне не позволила. Тогда, в медресе, я еще многого не понимал. Помнишь Махтумкули? [4] Махтумкули (жил в XVIII веке) — основоположник туркменской классической литературы.

Когда вы читали эти стихи, я сердился и говорил: «Вы клевещете на мулл. Вы несправедливы». Но Махтумкули — святой человек. Того, что он сказал о муллах, еще мало. Я своими глазами видел, какие безобразия творятся в их хваленой мечети в саду Дивана. Ее превратили в публичный дом: там и анаша, и вино, и терьяк… там совращают мальчиков. И самое страшное, что эта мечеть служит эмиру. А ведь эмир пил кровь наших предков, да и нашу тоже пьет. Мечеть — плетка эмира. А я никогда не хотел быть орудием эмира. И сейчас не хочу. И никогда не захочу. Какая польза от плова, если он сварен на слезах народа? Такая пища застрянет в горле. Во сто раз приятнее есть жареную пшеницу, чем такой плов.

То ли от волнения, то ли от съеденных печени и легких Хайдар вспотел, он достал из-за пазухи большой хивинский платок и вытер им лицо и шею.

— Обрадовал ты меня! — похлопал Кемине друга по плечу. — Ты говоришь и думаешь теперь так же, как и я. Но откуда у тебя этот наряд, в котором ты похож на дервиша?

— В этой чалме и халате? Не мудрено! — засмеялся Хайдар. — Как идет мне эта одежда? Меня уговорил надеть ее Нурмет-арабачи, — пусть, мол, Кемине посмеется. А мой халат и тельпек лежат в хорджуне [5] Хорджун — ковровая седельная сумка. .

— Почему ты назвал Нурмета «арабачи»? Разве он не в медресе?

— Его выгнали оттуда. Ему сказали, что стихоплет и мулла, отрекшийся от религии, им не нужен… «Иди на все четыре стороны!» — сказали ему. Нурмет не горевал. «Хорошо, что можно идти в любую сторону», — сказал он, и, так же как я взялся в свое время за лопату, он занялся ремеслом отца — арабачи. Теперь он такие арбы делает, просто загляденье! Во всей Хиве нет равного ему мастера. Но на хивинских ханов и мулл у него кипит злость. Когда я собрался ехать к тебе, он сказал: «Возьми эти вещи. Пусть наш Кемине узнает, что я сбросил чалму и полосатый халат обманщика».

— Я давно знал, что из Нурмета не выйдет муллы, — подтвердил Кемине. — У него всегда руки тянулись к работе. Да и человек он честный. Еще когда я в последний раз был в Хиве, предупреждал его: «Будь осторожен, держи язык за зубами, не то сбросят тебя с минарета». Ну, а как он жив-здоров?

— Все такой же наш Нурмет, нисколько не постарел. И характер и привычки остались у него прежними. Хоть хлеба у него и мало, он не унывает: сочиняет стихи, рассказывает анекдоты, веселится. Я жил у него три дня. Он все вспоминал о тебе, говорил, что хочет показать тебе какие-то редкостные книги.

Услышав слово «книги», Кемине насторожился:

— Редкостные?

— Да, три толстые книги. Переплеты у них то ли из кожи, то ли из какого другого, очень прочного материала. Края обведены золотом. Когда Нурмет ложится спать, кладет эти книги себе под подушку. А когда уходит в мастерскую, прячет их так, чтобы никто не смог найти.

Рассказ Хайдара взволновал Кемине.

— Если он так дорожит ими, значит, книги эти особенные. В них заключена какая-то мудрость. Тебе не удалось узнать о них еще что-нибудь?

— Сам Нурмет ничего больше не говорил, а я не приставал к нему с расспросами. Но ясно, что книги эти не простые. Да, как-то, правда, он мне сказал: «Таких книг ты нигде не увидишь». И еще сказал, что купцы привезли их: одну — с севера, другую — из Индии, а третью — из Египта. Слух об этих книгах дошел до хивинского хана. Три дня на базаре глашатаи объявляли его приказ: «Кто принесет мне эти книги, тому я подарю один из ханских арыков и поставлю того во главе пятидесяти воинов. А кто тайно будет читать их сам, тому велю отрубить голову». Я сказал Нурмету: «Отнеси их хану, и птица счастья опустится на твою голову». А он ответил: «Отдать всего за один арык? Если он даже предложит мне все ханство, и то не соглашусь. Да и кто поверит обещаниям хана? Если я принесу ему книги, он скажет: «Сам дал слово, сам беру его обратно» — и моя отрубленная голова покатится, как тыква. «Я мечтаю, — сказал мне Нурмет, — о другом. Если смогу, переведу эти книги на наш язык, чтобы их могли читать все. И в Бухару пошлю. Пусть там читают». — «А ты не боишься, что хан об этом узнает?» — спросил я. Нурмет ответил: «Я долго думал. Если бы я не был готов умереть, не затевал бы этого. Сейчас я только начал их переводить. Две книги одолею сам. А ту, что привезли с севера, не смогу прочесть без помощника. Но у нас в Хиве много разных людей, — может быть, найдется человек, который знает этот язык…»

Кемине слушал внимательно, глаза его были полузакрыты. Он что-то обдумывал.

— Ты беспокоишься за Нурмета? — спросил Хайдар.

— Нет, я не боюсь за него, — ответил Кемине, подняв голову. — Нурмет легко не сдается. Он умный и смелый. Я думаю о другом.

— Если не секрет, поведай, о чем?

И Кемине поделился с другом своим замыслом:

— Твой рассказ зовет меня в Хиву. Я должен отправиться к Нурмету, чтобы посмотреть эти замечательные книги и помочь ему их перевести.

Сыновья Кемине молча слушали отца, но Курбан-багт-эдже не выдержала:

— Лучше бы вы не рассказывали ему об этом, Хайдар-ага.

— Почему? — повернулся Кемине к жене. — Правильно сделал, что рассказал. Очень приятная весть. Я благодарен за нее своему другу.

— Если благодарен, то поблагодари и сиди! Не поедешь!

— Не сердись, жена. Это мы обсудим вдвоем, — ласково улыбнулся Кемине. — Ты лучше не забывай заваривать крепкий зеленый чай…

Услышав, что к поэту приехал гость, соседи начали собираться в его кибитке. Пришли и дети, и юноши, и старики. В кибитке стало тесно. Снова, поставили котел на огонь, еще раз испекли лепешки.

Высокий плечистый старик из соседнего аула подошел к поэту и высказал общую просьбу:

— Мамедвели! Порадуй наши уши стихами. И гость послушает, и мы послушаем.

— Правильно говорит, — поддержал старика Хайдар.