Курбандурды Курбансахатов - Сто монет (роман и повести)

— Я сегодня мог бы выступить не хуже других. Я подготовился, но… — замялся он.

— Надо было выступить, если было что сказать.

— Да, верно, однако я решил, что так будет лучше.

Агаев сунул руку за пазуху и вытащил пачку аккуратно сложенных бумажек. Дрожащей рукой он протянул их секретарю райкома.

— Что это?

— Это… это… моя несостоявшаяся речь.

— Что?

Голос Карлыева прозвучал громче обычного, и Агаев понял, что затеял ненужное дело, но отступать было уже поздно.

— Я написал свою речь. — Он облизал засохшие губы и продолжал: — Вы напрасно поддерживали Ханова. Если бы вы только знали, что этот человек творит!

— Например?

— Я скажу, но вы на меня не сердитесь, товарищ Карлыев.

— Говорите, — Карлыев с трудом сдерживал раздражение.

— Например, каждый раз, отправляясь ка охоту, Ханов вдребезги разбивает государственную машину и оставляет её в пустыне.

— Разве у Ханова тысяча машин?

— В его ведении есть мастерская. По его приказу шофёры в темноте приводят на буксире сломанную машину и по ночам ремонтируют её. Но это ещё ерунда.

— Как это — ерунда?

— Есть и похуже вещи. Вам, вероятно, известно, что у него, кроме законной жены, здесь, в городе, живёт ещё одна женщина…

Секретарь райкома с презрением посмотрел на Агаева и оттолкнул от себя его записи:

— Зачем вы мне всё это говорите? Сидели целый день, молчали, мужества не хватило выступить, а теперь пришли ко мне в кабинет!.. Вы знаете, как это называется?

Агаев расстегнул пуговицы на вороте и вытер лоб.

— Мой долг сказать правду, товарищ Карлыев, — попытался он оправдаться. — По-моему, долг каждого коммуниста…

— Чей? Коммуниста? — рассвирепел Карлыев. — И вы ещё называете себя коммунистом?

— Если вам не понравилось то, что я сказал, считайте, что я ничего не говорил.

— Эх вы, уже пошли на попятный. В ком бы ни ошибался Ханов, в вас он, кажется, не ошибся. Я не знал, что вы такой мелкий пакостник.

— Что, что вы сказали?

— Сказал, чтобы вы уходили, сейчас же, немедленно!

Растерянный и жалкий, Агаев нерешительно взял со стола свои злосчастные записи и, спотыкаясь, вышел из кабинета.

Солнце уже зашло, и на улицах зажглись фонари, когда Каландар Ханов подъехал к воротам своего дома на исполкомовской «Волге».

Обычно он, вылезая из машины, бросал через плечо водителю: «Завтра приедешь во столько-то!», с силой захлопывал дверцу и, не оглядываясь, шёл во двор.

Сегодня всё было не так. И это, не без удивления, отметил молодой парень, который с недавних пор стал возить Ханова. Хозяин, не торопясь, вылез из машины, тихонько толкнул дверцу, словно боясь причинить ей боль, и приостановился у калитки.

Шофёр деликатно, спросил:

— Если вам надо куда-нибудь ехать, я подожду, Каландар-ага.

— Кажется, я отъездился, — задумчиво произнёс Ханов.

— Может быть, что-нибудь привезти или отвезти?

Ханов молча достал из гимнастёрки деньги и протянул их парню.

— Пятьдесят рублей отвези моей матери. Я тебе показывал, где она живёт. А на остальные купи хлеба, колбасы, если найдёшь, мягкий сыр, возьми грамм триста. Словом, если не лень, купи чего-нибудь, чтобы хватило на пару дней. Ты же не женат, так что знаешь, какая пища нужна холостяку.

— А выпить что-нибудь прихватить?

— Выпить у меня найдётся.

Несколько дней Ханов не показывался на люди.

Широкий двор и сад, усеянный цветами, просторный многокомнатный дом, и никого рядом. Если не считать преданного пёстрого пса. И хотя сюда никто не приходил и никто отсюда не выходил, пёс изредка гавкал, просто давая знать о своём присутствии.

Впрочем, хозяину сейчас и нужно было одиночество. Он думал. И днём, и ночью, и когда ложился, и когда вставал, и за бутылкой, и за чаем.

И чем больше думал, тем больше запутывались его мысли. Конечно, он и не предполагал, что так получится. Даже не тот факт, что его освободили, мучил его, а то странное и необъяснимое обстоятельство, что секретарь райкома взял его под защиту. Он был абсолютно уверен, что Карлыев первым выскочит, с предложением снять его, Ханова, с работы.

Что же всё это значит? Если бы Карлыев написал такое заявление на него? Мог бы он простить? Нет! В порошок бы стёр. А как поступил Карлыев? Защищал своего противника перед всем народом! Почему он так себя повёл? Может быть, он проявил особенно утончённое двуличие, чтобы затуманить людям глаза? Посмотрите, мол, какой я добрый и выдержанный человек! А что, если он говорил от чистого сердца?

Ханову казалось, что ему станет легче, если он сумеет расшифровать все эти «может быть» и «а что, если». Но сколько он ни думал, неясных вопросов становилось всё больше.

В этих раздумьях Ханов не замечал, как летит время. Он просто вдруг понял, что не может больше сидеть в пустом доме. Тоска заела. Да и как же было не затосковать привыкшему к активной деятельности человеку? Работа. Охота. Уютный дом. Вкусная еда. Хорошо заваренный чай. А сейчас — одиночество. Стол, заваленный грязной посудой. Колбаса и сыр, и снова колбаса и сыр. Чёрствый хлеб. Да ещё ко всему, чтобы выпить пиалушку чая, надо бежать на кухню и ставить чайник. Уж к этому он решительно не приспособлен.

— Вот когда мне нужна Алтынджемал! — сказал он, поразившись звуку собственного голоса.

Да, они живут в одном городе, но Алтынджемал теперь недосягаема. И хотя вслух Ханов произносил имя своей возлюбленной, в глубине души он думал о Шекер, боясь даже самому себе признаться в этом..

Сколько ни повторяй слово «халва», во рту слаще не станет. Так и от его раздумий — теперь это он понимает — толку не будет. Надо выйти на люди и немножко проветриться.

Ханов привёл себя в порядок и во второй половине дня вышел из дома.

На центральной улице, пересекавшей весь город, было особенно многолюдно.

Возле кино толпился народ. Ханов остановился. Шёл итальянский фильм с участием Софи Лорен и Марчелло Мастроянни. У кассы была давка. Но он и не собирался идти в кино, просто его внимание привлекла хорошенькая женщина, изображённая на афише. Его заметил директор хлопкозавода. Вытянув шею, он помахал Ханову из толпы.

— Есть билетик, пойдёмте!

Ханов отрицательно покачал головой. Ему было не до кино.

Больше нигде не задерживаясь, он довольно быстро добрался до ресторана дяди Ащота.

Ашот Григорьевич находился в зале и, увидев Ханова, пошёл к нему навстречу.

— Не ожидал, не ожидал!

«Узнал, наверно, обо всём и теперь хочет поиздеваться!» — подумал Ханов и грубовато спросил:

— Разве у вас не для всех открыто?

— Что вы, товарищ Ханов! — добродушно улыбнулся директор. — Очень рад видеть вас здесь, польщён. Правда, я вас не сразу узнал. Привык видеть в гимнастёрке. Но, должен сказать, что костюм вам, пожалуй, больше к лицу. Идёмте, идёмте.