Валентин Свенцицкий - Мать

Ниночка молчала.

– Ты мне слово должна дать.

– Пока хватит сил, буду терпеть, – тихо, но твёрдо проговорила Ниночка.

Бабушка ушла в свою комнату и долго не возвращалась. А когда пришла, лицо её было спокойное и светлое. Морщинки разгладились. Она подошла к постели и сказала ласково:

– Ниночка, ты, может быть, встала бы?

– Не хочется, бабушка… да и незачем…

– Как незачем? жить-то надо же…

Ниночка улыбнулась.

– Ну, что же, попробую…

Она встала, перешла к окну, на кресло, посмотрела в сад.

– Бабушка, листья жёлтые!.. – удивилась Ниночка.

– Пора, сентябрь месяц.

– Да, правда, а я и не заметила…

Узенькие дорожки в саду были покрыты красными листьями тополя. Бледно-золотая рябина покачивалась по-осеннему, и на ней, как серебряные нити, блестела паутина.

– Я и не заметила, – задумчиво проговорила Ниночка.

Ребёнок должен был родиться в начале мая.

Бабушка ни за что не хотела отпускать Ниночку в больницу. Там не позволят день и ночь сидеть у постели: мало ли что может случиться.

Ниночка на всё соглашалась. На неё нашло какое-то тупое равнодушие. Всё ей было безразлично.

В самый последний день бабушка спросила её:

– Может быть, доктора позвать?

Ниночка даже удивилась:

– Доктора? Зачем это? – И поспешно прибавила: – Нет-нет, не надо…

Ночью бабушка услыхала за стеной слабый сдавленный крик. У Ниночки начались боли, но она терпела, пока сил хватило.

Анна Григорьевна вошла в комнату. Ниночка лежала, вытянувшись на постели, судорожно закинув назад голову. Под глазами легли тёмно-синие круги, напряжённо-застывшее лицо вытянулось, и сквозь стиснутые зубы вырывался странный, не похожий на голос Ниночки, равномерный крик.

Пришла акушерка, суетливая, с жилистыми веснушчатыми руками. Шумно начала переставлять всё в комнате по-своему.

Переложила Ниночку на другую кровать.

– За доктором не надо ли? – всё спрашивала её Анна Григорьевна.

Акушерка обиженно пожимала плечами и говорила:

– При чём тут доктор, не понимаю.

А крик становился всё громче, всё чаще и настойчивее. Промежутков почти не было. Только иногда, точно в забытьи, Ниночка прерывала его отрывистыми словами:

– Трудно мне… ой… не могу я… трудно мне…

Но скоро не стало и этих слов, начался беспрерывный, всё усиливающийся крик, даже не похожий на человеческий голос.

Рано утром ребёнок родился. Его унесли в бабушкину комнату. Ниночка лежала как мёртвая. Глаза ввалились. Нос заострился, худые прозрачные руки упали на простыню.

– Мальчик! – объявила акушерка.

– Позовите бабушку, – тихо сказала Ниночка.

Пришла Анна Григорьевна.

– Что ты, Ниночка?

– Принеси его ко мне… – одними губами выговорила она.

Бабушка поняла и робко спросила:

– Может быть, после?

– Принеси… – повторила Ниночка.

Анна Григорьевна ушла. Вернулась вместе с акушеркой. Но ребёнка несла сама: красненького, сморщенного, с длинными рыжеватыми волосами.

Ниночка взглянула на него. И вдруг, неожиданно для себя, приподнялась и, точно отталкивая кого-то руками, закричала:

– Унесите!.. Унесите его!..

Акушерка засмеялась:

– Все молодые мамаши так: боятся, что маленькому сделают больно.

Она проворно выхватила его из рук бабушки и унесла.

У ребёнка был большой рот, и Ниночке показалось, что губы у него синие, а ноздри вывернуты наружу. Лицо маленькое, сморщенное, но губы и ноздри мелькнули отчётливо, точно нарисованные.

Когда она пришла в себя и начала вспоминать лицо ребенка, она не могла дать себе отчёта: показалось ей сходство или было на самом деле. Успокаивала себя: конечно, показалось… Я так этого боялась, вот и почудилось… Разве у ребенка могут быть такие губы…

Бабушка стояла растерянная, испуганная. Ниночка заметила это и, не глядя на неё, сказала:

– Мне показалось… Теперь прошло… Я больше не буду так…

– Может быть, кормилицу лучше?

– Нет, я сама.

– Подумай, Ниночка.

– Сама.

Акушерка вернулась, услыхала, о чём говорят, и вмешалась:

– Лучше всего самой кормить. Я не понимаю, что за охота возиться с кормилицей? И расход, и неудобства. Ребёнок слабенький, мало ли что может случиться: а потом обвиняют медицину…

Бабушка только вздохнула. Настаивать не стала.

Первый раз принесли его кормить вечером. Ниночка прежде, чем положить на постель, внимательно на него посмотрела…

…Ну, конечно, показалось!.. Рот, правда, большой, но губы тоненькие и розовые, как у всех детей… Нос широкий и ноздри какие-то странные… но у детей всегда носы бывают некрасивые…

Бабушка положила его около груди. Когда он зацарапал ручками и прикоснулся к её телу тёплым ртом, она сжалась вся и невольно подалась назад, точно холодная волна прошла по ней. Ребёнок заплакал. Она сделала над собой усилие и придвинулась снова.

Ниночка лежала так близко, что чувствовала всё его маленькое тельце. Одной рукой он упирался ей в грудь и глотал жадно, нетерпеливо задыхаясь.

Закрыла глаза, чтобы ничего перед собой не видеть, ни о чём не думать.

Грудь согрелась. Теплота медленно разливалась по всему телу. Как будто бы тело оттаивало.

Голова кружилась и хотелось тихонько заплакать…

…Губы у него совсем тоненькие и розовые… Ручки худенькие… А на пальчиках уже ногти есть… Такой тёпленький, такой маленький, беспомощный…

Он лежит так близко, что слышно, как сердце у него бьётся. Иногда даже кажется, что в груди у неё два сердца. Теперь и не узнаешь, где он. Точно прирос к ней. Он ли такой горячий, или грудь её стала такой горячей?.. Ну и хорошо. Пусть так и будет: и он, и она совсем вместе.

Ей захотелось взглянуть на него. Но боялась пошевелиться и потревожить. Полуоткрыла глаза и посмотрела вниз, не наклоняя головы.

Виден был кругленький затылок, сморщенный лоб и краешек пухленькой щеки.

…Какой же он маленький… Какой маленький!.. И какой смешной…

– Бабушка, бабушка!.. посмотри, какой он смешной…

Анна Григорьевна не знала, что сказать.

– Чем смешной?

– Разве не видишь?.. Такой маленький и такой смешной… Затылок кругленький и ручки какие!..

Ниночка тихо смеялась и на ресницах её дрожали слезы.

Бабушка с испугом смотрела на неё.

– Какой маленький, какой маленький! – сквозь тихий смех повторяла Ниночка. – И, главное, чмокает как… Ты слышишь, бабушка, слышишь?..

И вдруг она нагнулась к нему, взяла обеими руками, подняла, прижала к мокрому от слёз лицу и стала целовать, целовать, точно боясь, что у неё отнимут его.

Бабушка окончательно растерялась и не знала, что ей делать.

Пришла акушерка и сделала строгий выговор:

– Так нельзя обращаться с новорожденными. Молодые матери не слушаются, а потом винят докторов и акушерок.