Роберто Боланьо - Последние сумерки на земле

Неожиданно на террасе появляется еще кто-то. Б различает силуэт женщины, которая садится за самый дальний, угловой, столик, рядом с двумя большими напольными вазами. Вскоре портье приносит ей заказанную выпивку. Затем, вместо того чтобы вернуться за стойку, портье подходит к Б, примостившемуся на бортике бассейна, и спрашивает, как им с отцом отдыхается. Очень хорошо, отвечает Б. Вам нравится Акапулько? – спрашивает портье. Очень, отвечает Б. А как вам понравился «Сан-Диего»? – спрашивает портье. Б не понимает вопроса. «Сан-Диего»? Ему кажется, что его спрашивают про гостиницу, но он тотчас соображает, что гостиница называется иначе. Что за «Сан-Диего»? – спрашивает Б. Портье улыбается. Заведение с девочками. Тут Б вспоминает карточку, которую портье вручил отцу. Мы там еще не были, говорит он. Это надежное место, говорит портье. Б кивает головой, но так, что этот жест можно истолковать по-разному. Оно находится на проспекте Конституйентес, говорит портье. На том же проспекте есть еще одно заведение, «Рамада», но туда лучше не соваться. «Рамада», повторяет Б, всматриваясь в женскую фигуру в углу террасы между огромными вазами, тени от которых вытягиваются, сужаясь, пока не тают под соседними столиками. На ее столике стоит нетронутый бокал. В «Рамаду» вам лучше не ходить, говорит портье. Почему? – спрашивает Б, чтобы поддержать разговор, ведь на самом деле он не собирается идти ни в одно из этих двух заведений. Подозрительное место, говорит портье, и его белоснежные кроличьи зубы сверкают в полумраке, который очень быстро расползся по всей террасе, словно кто-то за стойкой портье нажал на кнопку и погасил половину ламп.

Когда портье уходит, Б снова открывает свою книгу, но слов уже разобрать не может, поэтому он кладет открытую книгу на стол, опускает веки и слышит не шум снастей, а шум, с которым огромные пласты горячего воздуха опускаются на гостиницу и на деревья, окружающие гостиницу. Сейчас Б с удовольствием искупался бы в бассейне. И на минуту ему кажется, что это вполне осуществимо.

Тут женщина, сидевшая в углу, поднимается и направляется в сторону ступеней, что соединяют террасу с холлом, хотя на полпути она останавливается, словно почувствовав дурноту, и опирается рукой на большой цветочный ящик, где вместо цветов теперь растут одни сорняки.

Б разглядывает ее. На женщине светлое просторное платье из легкой ткани с большим вырезом, который оставляет открытыми плечи. Б ждет, пока она продолжит свой путь, но она не двигается с места и все так же, опустив глаза, опирается на цветочный ящик, тогда Б встает и с книгой в руках подходит к женщине. Первая неожиданность – когда он видит ее лицо. Женщине, по прикидке Б, не меньше шестидесяти лет, хотя издали он не дал бы ей и тридцати. Она американка, и когда Б приближается к ней, она поднимает глаза и улыбается. Добрый вечер, произносит она не совсем внятно. Что-нибудь случилось? – спрашивает Б. Женщина не понимает вопроса, и Б приходится повторить, на сей раз по-английски. Нет, я просто задумалась, говорит женщина, не переставая улыбаться ему. Б несколько секунд размышляет над ее словами. Задумалась, задумалась, задумалась. И вдруг он чувствует в ее ответе угрозу. Словно что-то приближается со стороны моря. Это что-то тянут за собой темные тучи, которые незримо пересекают залив Акапулько. Но он не двигается с места и вообще не делает ни малейшего движения, способного рассеять накатившие на него чары. Но тут женщина видит книгу в левой руке Б и спрашивает, что он читает, и Б говорит: стихи. Я читаю стихи. И женщина смотрит ему в глаза – все с той же улыбкой (улыбка у нее сияющая и в то же время поблекшая, думает Б, начиная все больше взвинчиваться), и она говорит, что ей – в другие времена – нравились стихи. А какие поэты именно? – спрашивает Б, не двинув ни одним мускулом на лице. Теперь я уже не помню, говорит женщина и опять словно погружается в созерцание чего-то, что доступно только ее взору. Однако Б кажется, будто она силится вспомнить имена поэтов, и он молча ждет. Через какое-то время она снова поднимает на него глаза и произносит: Лонгфелло. И тут же декламирует текст с прилипчивой рифмой, которая напоминает Б детскую хороводную песню, во всяком случае нечто очень далекое от тех поэтов, которых читает он. Вы знаете Лонгфелло? – спрашивает женщина. Мы проходили его в школе, говорит женщина все с той же неизменной улыбкой. Потом добавляет: вам не кажется, что слишком жарко? Да, очень жарко, шепчет Б. Должно быть, надвигается гроза, говорит женщина. Она произносит это весьма уверенным тоном. Тут Б смотрит вверх – не видно ни одной звезды. Зато светятся несколько окон в гостинице. А в окне своего номера он видит фигуру наблюдающего за ними человека, и Б вздрагивает от неожиданности, все равно как если бы на них внезапно обрушился тропический ливень.

Сперва он ничего не понимает.

Его отец стоит там, за стеклом, в синем халате – халате, который он привез из дома и которого Б у него раньше не видел, во всяком случае это точно не гостиничный халат. Отец внимательно наблюдает за ними, хотя, когда Б обнаруживает его, тот быстро дергается назад, словно ужаленный (при этом он взмахивает рукой в знак робкого приветствия), и исчезает за шторами.

«Песнь о Гайавате», говорит женщина. Б смотрит на нее. «Песнь о Гайавате», говорит женщина, поэма Лонгфелло. Ах да, говорит Б.

Затем женщина желает ему спокойной ночи и постепенно исчезает: сперва поднимается по ступеням, ведущим в холл, там на миг задерживается, перебрасывается парой слов с кем-то, кого Б не видит, а потом молча тает в глубине гостиничного холла – ее вытянутый силуэт попадает поочередно из одной рамки окна в другую, пока она не заворачивает в коридор, откуда ведет наверх внутренняя лестница.

Полчаса спустя Б входит в свой номер и находит отца спящим. Несколько секунд, прежде чем отправиться в ванную чистить зубы, Б, стоя в ногах кровати, рассматривает его (держится он при этом очень прямо, словно в ожидании нагоняя). Добрый вечер, папа, говорит Б. Но отец не подает ни малейшего знака, что услышал его.

На следующий день их пребывания в Акапулько Б с отцом идут посмотреть на клавадистас – прыгунов в воду. Можно выбрать одно из двух: либо наблюдать за представлением со специальной площадки на свежем воздухе, либо в баре гостиницы, расположенной над Ла-Кебрадой. [2] Ла-Кебрада – расщелина, искусственно созданная между огромными утесами для естественной вентиляции города.

Отец Б хочет выяснить, сколько стоят билеты. Первый человек, к которому он обращается с этим вопросом, о ценах ничего не знает. Отец Б продолжает расспросы, и наконец один старый прыгун, который сидит там, ничего не делая, называет цифры. Место на смотровой площадке в баре стоит в шесть раз дороже места на свежем воздухе. Отец Б решительно говорит: пошли в бар – там удобнее. Б следует за ним. В баре своей одеждой они резко отличаются от остальных зрителей, американских или мексиканских туристов, наряженных подчеркнуто по-отпускному. Б и его отец одеты как типичные обитатели мексиканской столицы – их костюмы словно вышли из какого-то нескончаемого сна. Официанты сразу это отмечают. Они знают, что от таких клиентов хороших чаевых не дождешься, поэтому и не спешат их обслуживать. В довершение всего с выбранных ими мест плохо видно представление. Лучше бы мы остались на площадке, говорит отец. Хотя и здесь не так уж плохо, добавляет он. Б согласно кивает. Выступление прыгунов завершается. Б и его отец, выпив по паре коктейлей, выходят из бара и принимаются обсуждать планы на остаток дня. На площадке почти никого не осталось, но отец Б вдруг видит старого прыгуна, который сидит на каменной ограде.