А. Смирнов - Архангельскiе поморы

Грустно, очень грустно стало Антону, — заплакалъ онъ даже. Однако усталость наконецъ взяла свое, и онъ крѣпко уснулъ.

Проснулся онъ съ первыми лучами восходящаго солнца и очень что-то нехорошо себя чувствовалъ: слабость какая-то во всемъ тѣлѣ, дрожь; простудился, должно быть, — ну, да еще бы! Какъ ни силенъ, ни крѣпокъ человѣкъ, а возьми-ка онъ на холоду этакую морскую ванну, — поневолѣ лихорадка схватитъ. Ну, да и голодъ тоже донималъ. Много-ли вчера погрызъ этихъ сухарей сырыхъ, а, теперь на нихъ даже и взглянуть-то не хочется: мутитъ просто!

«Птицъ вотъ здѣсь пропасть, — чаекъ этихъ. Убить бы хоть одну да изжарить… А чѣмъ ее убить? Камнемъ развѣ…»

Вышелъ Антонъ изъ избушки. Чаекъ видимо-невидимо сидитъ на берегу, будто огромная бѣлая скатерть разостлана. Схватилъ онъ камень, да и шарахнулъ въ стадо. Съ крикомъ и съ шумомъ вспорхнули чайки, — однако, двѣ изъ нихъ остались на мѣстѣ, одна совсѣмъ мертвая, а у другой крыло подшиблено. Подобралъ ихъ Антонъ и опять вернулся въ избушку; мигомъ ощипалъ птицъ, огонекъ развелъ и изжарилъ.

Невкусное, очень невкусное чаечье мясо, сыростью какой-то отзываетъ оно; однако, Антонъ поѣлъ его съ такимъ аппетитомъ, какой врядъ-ли у него былъ когда. Поѣлъ, подкрѣпился и пошелъ опять бродить по острову: не найдется-ли гдѣ души человѣческой?

Долго бродилъ онъ, верстъ 10 исходилъ, если не больше, — а нѣтъ никого. Чайки только орутъ невыносимо, да порой съ моря донесется не то лай, не то ворчанье какое-то, — это тюлени; много ихъ тутъ у береговъ водится. Бродилъ, бродилъ Антонъ и набрелъ опять на маленькую избушку.

«А, наконецъ-то! — подумалъ онъ. — Вотъ тутъ авось есть кто-нибудь…»

Заглянулъ — никого нѣтъ. Обшарилъ избу съ пола до потолка, нашелъ сухарей немного ржаныхъ, посмотрѣлъ и бросилъ: никуда не годятся! Муки немного тоже овсяной попалось, и та не годна: кисель-киселемъ, и съ зеленью съ какой-то.

Подъ нарами ему попалось твердое что-то такое, холодное. Вытащилъ, — на, батеньки, вотъ благодать-то — топоръ!

— Вотъ это хорошо, это мнѣ пригодится! — обрадовался Антонъ. — Не одного, пожалуй, тюленя зашибить можно. Тупъ, положимъ, топоръ-отъ, заржавѣлъ больно, ну, да ничего — можно еще въ дѣло пустить…

Довольный такой хорошенькой находкой, Антонъ вышелъ изъ избушки и отправился дальше.

Опять бродилъ онъ, бродилъ, — ни души нигдѣ не видать. Кричать не разъ пробовалъ, голосъ подавалъ — никто не отзывается, только эхо откликнется въ горахъ, да поднимется съ гнѣзда испуганная крикомъ чайка. Усталый, утомленный, подъ вечеръ ужь вернулся онъ въ свою холодную избушку, да какъ прилегъ на нары, такъ и уснулъ, какъ убитый.

Вотъ ужь четвертыя сутки, какъ живетъ Антонъ на Шпицбергенѣ, а все еще не знаетъ навѣрное, есть-ли кто-нибудь на островѣ, или нѣтъ? Все это время онъ питался жареными чайками; наконецъ ему страшно надоѣло ихъ невкусное мясо.

«Тюленьяго вотъ мясца-бы попробовать, — думалъ онъ, — да трудно добраться-то до тюленей. Больно ужь хитры, проклятые…»

Частенько похаживалъ Антонъ къ морю посмотрѣть, не покажется-ли гдѣ вдали парусъ, однако, не видалъ ничего. Тюленей встрѣчалъ нерѣдко, да только не могъ до нихъ добраться ни-какъ.

Разъ пришелъ какъ-то, смотритъ: несется къ самому берегу огромная льдина, и лежитъ на ней толстый такой, жирный тюлень. Прибило льдину къ берегу, — только бы спуститься — такъ нѣтъ: спуститься совсѣмъ невозможно — берегъ страшно крутой и чуть не отвѣсно спускается къ морю. Схватилъ Антонъ камень большой, да и пустилъ въ тюленя, — мимо! Ну, а тюлень, разумѣется, не сталъ дожидаться: бултыхъ, — и поминай какъ звали!

Почесалъ только въ затылкѣ Антонъ да плюнулъ съ досады. Пришлось опять питаться чаечьимъ мясомъ!

Вязанки дровъ, оставленной промышленниками, не надолго хватило, — вышла она, — а огонь необходимо было раскладывать, особенно на ночь, потому что холода стояли просто невыносимые. Откуда достать дровъ? — кругомъ ни деревца, ни кустика. Думалъ Антонъ, не найдется ли гдѣ обломковъ какихъ отъ разбитаго корабля, — искалъ, искалъ, — ничего нѣтъ. Нечего было дѣлать, пришлось приниматься за избушку.

— Ничего, — вырублю доску-другую, сожгу, — ну, а тѣмъ временемъ, можете и помощь какая-нибудь подойдетъ…

А какая именно подойдетъ помощь, откуда? — Антонъ и самъ не зналъ хорошенько. Впрочемъ онъ не терялъ еще надежды отыскать кого-нибудь на островѣ. И надежда его дѣйствительно оправдалась. Вотъ какъ это случилось.

Разъ какъ-то, не то на шестой, не то на седьмой день, отправился онъ не вдоль острова, какъ обыкновенно, а поперекъ. Дорога была страшно трудная и опасная. Часто приходилось ему переползать черезъ высокiя почти отвѣсныя скалы; иногда попадались широкія расщелины, наполненным снѣгомъ, а не то и цѣлыя бездонныя пропасти, черезъ которыя не было никакой возможности перебраться.

Все пускалъ въ ходъ Антонъ: и ноги, и руки, и зубы подчасъ, а все-таки подвигался впередъ крайне медленно. Вдругъ до его слуха донесся какой-то грохотъ, похожій на ружейный выстрѣлъ — эхо отъ него такъ и разнеслось, раскатилось по горамъ.

— Да вѣдь это никакъ изъ ружья палятъ! — остановился Антонъ.

Онъ сталь жадно прислушиваться, но все было тихо попрежнему; даже и чайки умолкли, — потому время приближалось ужь къ вечеру.

— Изъ ружья, ей-ей, изъ руяжья! — рѣшилъ Антонъ. — Слава Богу, есть здѣсь живъ человѣкъ. — И онъ отправился дальше.

Но куда же ему было теперь идти? Онъ не замѣтилъ, съ которой стороны донесся выстрѣлъ, да и трудно, невозможно даже это замѣтить въ горахъ. Приходилось идти наудачу, на счастье. Онъ такъ и сдѣлалъ.

Долго шелъ онъ, или, вѣрнѣе сказать, ползъ, карабкаясь по крутымъ, почти отвѣснымъ скаламъ. Нерѣдко онъ забирался на самыя ихъ верхушки и жадно всматривался вдаль: не увидитъ ли гдѣ дыма или вообще какого-нибудь признака человѣческаго жилья. Однако, онъ ничего не видалъ — только скалы однѣ, высокія скалы, покрытая кое-гдѣ полярной растительностью, да снѣгъ на верхушкахъ ихъ.

«Да не за скалой-ли, можетъ, гдѣ притаилась избушка-то? — подумалъ Антонъ. — Отсюда-то и не видать ее. Покричать развѣ…»

Всѣ силы напрягъ онъ и крикнулъ. Эхо только разнеслось по горамъ, и больше ни звука.

Вдругъ Антонъ почувствовалъ, что камень, за который онъ ухватился рукою, началъ подаваться немного. Не успѣлъ онъ отнять руки, — камень оторвался и съ трескомъ покатился внизъ. Антонъ потерялъ равновѣсіе, пошатнулся, и — полетѣлъ въ пропасть…

Антонъ полетѣлъ въ пропасть…

Когда онъ очнулся, яркій свѣтъ ударить ему прямо въ глаза и онъ долженъ былъ закрыть ихъ. Открывши ихъ снова, онъ увидѣлъ, что лежитъ подъ теплымъ овчиннымъ тулупомъ, на нарахъ, въ какой-то избушкѣ. Яркій огонекъ весело потрескиваетъ на каменкѣ, а подлѣ него сидятъ пять человѣкъ въ одеждѣ поморовъ-звѣропромышленниковъ. Одинъ изъ нихъ, молодой, красивый парень, разсказывалъ какую-то сказку, прочіе внимательно слушали, покуривая изъ коротенькихъ трубочекъ.