Юрий Перов - Обида

Это у них место излюбленное с Райкой было. Бывало, как в окошко ни глянешь — всё сидят за полночь. Головы под луной будто серебряные. Только и слышно, как яблоками хрумкают. У них хорошие были яблоки. Дед покойный, Степан Антонович, всё ухаживал.

Василий Евграфович тем временем из машины гудит. Даёт понять… Кинулись тут Николай со Степаном разгружать. Сперва чемоданы, чемоданы, большие жёлтые, а один зелёный, потом ящики с дырками для всяких яблок и груш с помидорами. Потом Колька из машины, согнувшись, бочку выкатывает. Небольшую такую, складную, вёдер на пять. Оба подхватили бочку — и на руках бережно на крыльцо. Видать, тяжёлая. И чего только в ней? Огурцы и капуста свои есть.

Составили вещи на крыльцо. Степан подошёл к председателю, за ручку поблагодарил и вроде как официально пригласил заходить вечером отметить и приезд, и проводы.

Как Василий Евграфович укатил, сел Степан на заветную ступеньку, шляпу снял, рядом положил и задумался. А Николай чемоданы с крыльца в избу затаскивает, а бочка тут же стоит — пузатая.

Через эту бочку проклятую всё и случилось.

Зашли в избу, а там уж всё и готово. Только Степан сразу за стол не сел. Прошёл на кухню, умылся под рукомойником, галстук-то за пазуху сунул, чтоб не замочить. Потом оглядел стол… и словно недоволен чем. Подошёл он ко мне, обнял за плечи и говорит, чтоб я не переживала:

— Вы не обижайтесь на меня, Евдокия Николаевна. Раиса мне в дорогу столько навертела, что последнего курёнка перед самой станцией еле успел доесть. Да и как же за таким праздничным столом одним сидеть? Вот к вечеру позовём, и все вместе повечеряем. Я ещё кое-что к этому столу прибавлю. Кое-какого гостинца кубанского, только нужно ещё столов сдвинуть, а то не поместятся. А позвать надо всех. Кого не позовёшь — обидится. Всех надо звать.

Шутка сказать — всех! Хоть Козловка и небольшая, всего сорок два двора и три дома заколоченных, а на гулянку столько народу наберётся — в избу не влезут. Да на всех и не припасено.

Раскрыл Степан чемоданы. Чемоданы — это разговор отдельный.

Сперва то, что сверху лежало, — это мне. И полушалки шерстяные, и такие капроновые, и кофточки, и отрезы, и конфеты в коробках, мягкие, и что там говорить — постарался, уважил. Потом Колюшке. Приёмник маленький батареешный, бритва электрическая — жужжалка, рубашки — белая и зелёная.

Колюшка растерялся, но промолчал. Только глаза прыгают от радости. Непривычный он к гостинцам. Я бы и рада другой раз побаловать, а где взять? Ежели и есть что, так на дело нужно. Он ведь из армии пришёл — вон какой вымахал. Ни во что не влезает. Всё сызнова справлять пришлось.

Степан глядит, такое дело, что на его подарки Николай молчит, и оторопел маленько. Я уж тут подхватилась хвалить гостинцы да благодарить, а Степан меня не слушает и с Колюшки глаз не спускает, даже прищурился. Соображает, с кем жить ему придётся… Потом сказал через силу:

— Что ж ты молчишь? Подарки не понравились?

А у Колюшки в руках уже приёмник поросячьим визгом исходит. Толечко взглянул он на Степана и улыбнулся… Как же он улыбается, господи! Тут не только у меня горло перехватило. И Степан сгорбился, гмыкает… Прогмыкался — и к тем чемоданам, что неоткрытые.

— Тут, — говорит, — для родни подарки, а в этих, — и еле от пола отрывает, — к столу кое-что. Ну, это потом, а сейчас у меня к вам, мама, просьба будет… — Он всегда звал меня то так, то сяк, как ему казалось лучше к случаю. — Вы сами всех позовите. Вам это лучше. И не стесняйтесь, зовите — сколько в избу влезет.

— Эх, — отвечаю, — всех так всех! Только тогда надо ещё пол-литров купить, а то на всех-то не припасено.

— Покупать ничего не надо, — говорит Степан. — Хватит. А бочку-то не вкатили?

Колька метнулся на крыльцо, а Степан кричит вдогонку:

— Полегче только! У меня там пробка слабая, на воске.

— Я всё не пойму, Степан, — говорю я, — что у тебя там в бочке?

— А винцо.

— Какое такое винцо?

— Да вроде портвейного, только собственного изготовления.

— Неужто цельная бочка?

— А чего? Зачем меньше везти, мараться?

— А сколько же там будет, в этой бочке?

— Литров, я думаю, пятьдесят или зачуток больше. Своё — немереное.

Серьёзно взялся за дело Степан Степанович. Хоть, конечно, и не последнее от дому урвал, а раскошелился. И то правда — в последний раз человек на свою родную родину заявился. Как мы уедем, так и перерезано…

Поговорили мы с ним о Раисе. Всплакнула я маленько, когда узнала, что орден ей дали «Знак Почёта» как лучшей доярке. Вот ведь всю жизнь она такая двужильная. Работу так и рвёт. Депутатом её в местный Совет выбрали. Всё хорошо, дай бог и дальше. Она и здесь-то всегда… Только у нас орденов не давали.

У нас его, орден-то, бывало, не заработаешь, хоть все жилы из себя вымотай.

Собралась я идти звать, а Степан спрашивает:

— Вы, случаем, не знаете, где дядя Егор?

— Знамо где — на угольнице. Где ж ему быть? Давеча видела, как пошёл. Он ведь домой-то редко заходит. Всё больше там. Другой раз и ночует в своей шалашке. А теперь он новую угольницу затеплил, так что при ней неотлучно. Глядеть надо, чтоб не полыхнула.

— Вы к нему пойдёте?

— Вот и собралась.

— Ну тогда я тоже с вами пойду.

Мы за дверь, а навстречу уж Колюшка с досками и с топором — столы сколачивать.

— Ты, — говорит ему Степан, — молодёжь позови. Пусть молодые будут на твоей ответственности.

Николай доски бросил и из-за печки свои резиновые сапоги с сухими портянками достал. Степан глянул на свои полуботинки и усмехнулся: вот, усмотрел…

Дорогой Степан притих, задумался. Эта угольница у нас тут испокон веку. Вся орешником поросла, того и гляди — кусты поляну задушат. А по оврагу ягода, а ночью возле дуба, на прогалине, — фиалки ночные. Их по ночам далеко слыхать. Запах прямо струями течёт — привораживает. Я сама туда ещё девчонкой за светляками весной бегала, а летом — за ягодами да за орехами. Старшие-то за орехами дальше в лес ходили, а ребятня тут паслась. И сейчас пасётся. Потом, как постарше станут, начнут хороводиться, так опять туда. Такое, значит, это место, угольница, все на нём выросли. Вот Степан и задумался.

Через овраг перешли — дымком потянуло. От угольниц дым сладкий, мягкий. И уж дядю Егора видать.

А дядя Егор будет Степану дядя двоюродный. Всю свою жизнь угольщик. И отец его, и дед — все были угольщиками, мастерами. Уголёк-то, да берёзовый, да звенит который, на медицину и на химию идёт. Ежели хорошо удастся, то хорошего и стоит. Кило угля — как кило ситного хлебушка. Доход колхозу большой.

Егор у нас на деревне самый любимый человек. Как ни зайдёшь к нему, так обязательно чаем напоит. А чай у него с огня не снимается ни днём ни ночью. А потом всегда мешочек уголька помельче для самовара насыплет, с пустыми руками не отпустит.