Юрий Перов - Обида

Маленькая женщина в галошах заворотила край передника и собирала в него бутылки. Каждый раз, когда называли её мамашей, она хихикала, отмахивалась свободной рукой и говорила, что она уже бабка.

Приходили два молодых милиционера в новенькой форме, но долго не выдержали — ушли.

Компания молодых ребят исчезла, а вместо неё появились трое в очках, один с бородкой. Они принесли с собой уже очищенную и порезанную селёдку и маленькие ржаные сухарики, обсыпанные солью. Было слышно, как приятно хрустят сухарики на зубах очкариков.

Сзади кто-то громко разговаривал и всё время толкал локтем Кузьмича в спину Оттуда слышались слова «дорожка», «телевизор», «донка», «телескоп», «рыбнадзор»…

Очкастый с бородкой напомнил Кузьмичу Мишаню. Только он был не мягкий и расплывчатый, а определённый и злой и говорил тоненьким резким голосом.

— …Человеконенавистничество, — отчётливо выговаривал очкарик, — ничем другим я это объяснить не могу. Ну из каких ещё соображений можно сделать такие высокие стойки? Ведь на неё не облокотишься. Ведь пиво стоит прямо перед твоей мордой. У меня через полчаса позвоночник болит. Или вот повесили таблички: «Не курить». Ведь заранее знали, что будут курить… Иначе в такой гадюшник, да ещё встоячку, никто не пойдёт. Нет, вместо того чтобы сделать вентиляцию, вешают таблички. А разливальщицы здесь работают целый день… Нет, человеконенавистничество… Ну хорошо, допустим, вентиляцию дорого и хлопотно, но низкие стойки дешевле высоких…

Петров, разговаривающий с Толей, казалось, ничего не замечал и не слышал, но на слове «человеконенавистничество» вдруг пристально посмотрел на очкарика и, чуть-чуть перегнувшись через стойку, оказался с ним лицом к лицу.

— А кого тут любить-то? — тихо и отчётливо спросил он. — Где ты здесь увидел человека? Тут одни алкоголики…

Очкарик, не выдержав взгляда Петрова, повернулся к своим друзьям.

— Да нашему брату хоть в корыто налей, всё равно вылакает… — не унимался Митька, всё больше перегибаясь через стойку.

— Послал Бог братца, — заметил очкарик.

Кузьмич потянул Петрова за рукав.

— Ну что, Федя, по рублику? — игриво спросил Митька.

— Не буду, — отрезал Кузьмич, — и тебе не советую. Хватит. Сколько можно?!

— Ага, — деловито заключил Митька, — ничего, я угощаю. У Феди больше нет. Толя, гони рубль.

— Да есть у меня деньги, — обиделся Кузьмич. — Просто не буду. И тебе, Дмитрий, хватит…

— Это почему? — прищурился Митька.

Кузьмич не нашёл что ответить. Он молча полез в карман и вытянул пятёрку.

— Это много, — рассудил Митька. — Толя, принесёшь сдачи.

Когда Толя убежал, Митька склонился к Кузьмичу, положил ему руку на плечо и спросил интимным голосом:

— И всё-таки почему мне хватит?

— Вот ты мне нравишься, Дмитрий, — проникновенно сказал Кузьмич. — Ты понимаешь, я говорю ведь не просто так, а потому, что ты мне нравишься. Я ведь давно за тобой наблюдаю… Вот ты каждый день мимо окон туда-сюда, туда-сюда, жена говорит, прямо как на работу… Вот и участковый сегодня сказал… Ведь жизнь-то проходит…

— Проходит… — печально согласился Митька.

— Ведь она мимо проходит… — уточнил Кузьмич.

— Мимо… — как эхо, повторил Митька.

— Ведь надо что-то делать, Митя, — строго сказал Кузьмич.

— Надо… — выдавил из себя Митька.

— Прежде всего тебе надо работать…

— Надо…

— Я помогу тебе. У нас на заводе рабочие руки нужны…

— А если я не смогу? — робко спросил Митька.

— Сможешь, — сказал Кузьмич. — Я тебя возьму в свой цех, дам станок… Ты да токарном, случайно, не работал?

— Не приходилось.

— Ничего, научим, — Кузьмич разгорячился. — Через полгода уже будешь по разряду работать. Я сам прослежу… Да чёт там, тряхну стариной… Сам выучу. Будешь классным токарем. Токаря, брат, везде нужны — золотая профессия, а там, глядишь, и на смену мне станешь мастером. Коллектив у нас хороший… Пьющих, между прочим, мало. — Кузьмич строго взглянул на Митьку. — Конечно, есть, но мы им распускаться не позволяем. У нас в цехе строго. Один прогул — и премия летит. А заработки приличные, никто не жалуется. Через полгода свободно сможешь сто шестьдесят — сто семьдесят заколачивать…

Кузьмич хотел ещё рассказать, какой у них при заводе Дворец культуры, какой стадион, детский сад (надо ведь и о будущем думать, Дмитрий ещё не старик. Глядишь, и семья образуется), какие путёвки у них в профкоме выдают, какая поликлиника, сколько они каждый год жилья строят, но тут пришёл Толя с вином.

— Я хочу выпить за человека, за доброе, отзывчивое сердце, за человека, который для меня теперь отец родной… — Голос у Митьки в этом месте дрогнул. — Федя, за твоё здоровье. Чтобы ты жил сто лет. — И он высоко поднял свою пивную кружку с портвейном.

Они чокнулись с бутылочным звоном и молча торжественно выпили. Кузьмич достал платок и, отвернувшись, вытер глаза.

За разговором бутылка пролетела, как и не было… Митька ещё два раза поднимал свою кружку за дорогого, любимого Федю, за отца родного. Кузьмич срывающимся от умиления голосом рисовал перспективы. Митька благодарно тряс ему руку и всё время порывался расцеловать своего благодетеля и наставника.

Кузьмич стеснительно уклонялся…

— Может, я ещё сбегаю? — предложил Толя.

— Ни за что, — сурово оборвал его Кузьмич, — это слабость. Главное — не поддаваться.

— Тогда хоть пивка… — сказал Толя и с надеждой посмотрел на Петрова.

Кузьмичу показалось, что тот ему в ответ подмигнул.

— Всё, новая жизнь! — воскликнул Митька. — Ты слышал, главное — не поддаваться! Ты попробуй перетерпи, а там и сам не захочешь… — Тут Кузьмичу второй раз показалось, что Митька подмигнул Толе. — И вообще я тебе не советую. Хватит, отпился, пора завязывать… Ты посмотри на себя. Тебя же с такой мордой ни в один приличный дом не пустят… Тебя скоро и в магазин перестанут пускать. Слушай, Федя, а может, и для него что-нибудь подыщем? Конечно, до станка его допускать не следует, пускай так пока покрутится, узнает, почём фунт лиха. Он парень ничего — расторопный. А уж мы вдвоём на него нажмём — будет как шелковый…

— А что… — Кузьмич оценивающе окинул Толю с головы до ног, — подумаем.

— Слышь ты, хмырь, на коленях должен ползать перед таким человеком. Вот ведь не побрезговал, не поглядел на твою синюшную морду, потому что это Человек. С большой буквы, с самой заглавной. Руки ему должен целовать…

— Да ну, брось, Дмитрий, — смущённо сказал Кузьмич. — При чём здесь это… — Но руки на всякий случай засунул в карманы.

— А… — отчаянно махнул рукой Митька. — Разве он это может понять! Про это ему в школе не рассказывали… В общем, на, и чтобы одним духом, — тоном приказа закончил он, протягивая Толе трёшку.