Назар Гельдыев - Мелодия Секизяба (сборник)

Вот какой сумбур был у меня в голове, и его вызвала Кумыш своими словами о сектакле. Она слушала мои путанные объяснения терпеливо, как слушает врач взволнованного больного, не перебивая. Когда же я замолчал на полуслове, она взлохматила мне волосы на голове, и, вздохнув, сказала:

— Ох, Ашир! Всё, что ты сказал — интересно, но разве об этом надо было нам говорить?

— Ладно, — выдохнул я и в отчаяньи махнул рукой. — Слушай меня, Кумыш, только не перебивай, дослушай до конца, а после будем вместе думать, что делать. Ты знаешь, конечно, тётушку Огульсенем?

— Кто же её не знает.

— Вот с неё всё и началось…

И я рассказал Кумыш обо всех событиях сегодняшнего утра в той последовательности, в которой они происходили, и закончил свой рассказ разговором с отцом, после которого тот, не помня себя от ярости, укатил на базар.

— Значит, тебе сосватали Гюльнахал, — задумчиво произнесла Кумыш. — Вот почему она так смутилась, увидев меня сегодня.

Но разве Гюльнахал виновата больше, чем, скажем, ты или я? Да и родителей как назвать виновными, ведь представления человека о том, как всё в его жизни должно происходить, тоже не с неба берутся. Почему у них совсем иные представления? Так сложилась их жизнь, ты согласна, Кумыш? Кто знает, может быть когда у нас самих будут дети, нам тоже не будет всё равно, с кем они собираются связать судьбу, и нас будут называть отсталыми людьми. Давай помогать друг другу, Кумыш. Мы должны бороться за свою судьбу сами. Я-то уверен, узнай мои родители тебя поближе, они души бы в тебе не чаяли, но сейчас они ничего не видят вокруг и не слышат. В конце-концов, мы добьёмся своего — ведь твои-то родители уже поддерживают наши планы…

Долго пришлось стремительному Секизябу слушать в этот день наши речи. Но мудрый, он тихонько посмеивался и над нашими страхами, и над нашими решениями. Может быть он знал, что на этот раз неизвестным автором поставлена на подмостках комедия со счастливым концом, и поэтому его журчание было особенно похоже на добродушный смех?

Так или иначе, настроение у нас стало к концу встречи значительно лучше.

Кумыш предложила подбросить меня до дома на своей «неотложке». Конечно, я согласился. Но у самого дома меня ждал сюрприз — к нам снова направлялась тётушка Огульсенем, причём по её походке и по быстроте, с которой она передвигалась, никто не догадался бы, как у неё болят ноги. И тут у меня мелькнула одна идея, с которой я и поделился с Кумыш. Она посмотрела на меня, покачала головой и фыркнула. Шофёру мы, конечно, ничего говорить не стали, просто отпустили его, сказав, что Кумыш вернётся в медпункт сама.

Мы быстро прошли через двор и реранду в комнату. На верёвке висело красное курте; я набросил его на Кумыш, шепнул ей на ухо несколько слов, от которых она снова фыркнула, усадил её лицом к стене и выскочил на двор. И вовремя — в ту самую минуту, отчаянно хромая и проклиная своё нездоровье, во двор вошла тётушка Огульсенем, волоча ноги и поднимая пыль.

— А, вот и ты, — закричала она, как глухая. — Вот и ты. Здравствуй, Ашир, здравствуй, дорогой, надеюсь, у тебя всё в порядке, нигде ничего не болит… — она обошла меня кругом, словно я был призовым бараном, выставленным на всеобщее обозрение на ярмарке. Впрочем, я чувствовал себя именно таким бараном, потому что недооценил болтливости тётушки Огульсенем, которая, делая круг за кругом, тараторила, не закрывая рта.

— Да, парень что надо, видит бог. А какой высокий, а какой здоровый, настоящий жених, не то, что другие. Вот именно такого жениха я и хотела для своей Гюльнахал, для своей овечки. Да что ты голову-то повесил, смотри на меня, ведь я тебя давно не видела, Ашир, вон как ты вытянулся, мне надо прямо голову задирать, чтобы увидеть твоё лицо, а задерёшь голову, так солнце в глаза, а из глаз слёзы…

Да, уж если тётушка Огульсенем брала слово, на долю остальных оставались разве что самые крошки. Повертевшись вокруг меня, тётушка Огульсенем слегка утомилась и решила передохнуть. Похоже, она осталась довольна своим досмотром, и только, кряхтя, вспоминая бога, свои годы и потерянное здоровье, собиралась присесть и ступеньку, как из дома, закрыв лицо красным курте, вышла Кумыш. И хорошо, что она вышла, ибо я не знал уже, как отделаться от тётушки Огульсенем — ведь сев на ступеньку, она могла просидеть на ней, жалуясь и охая, не один час. Но завидев фигуру Кумыш в традиционное наряде молодой женщины, только что вышедшей замуж, тётушка Огульсенем подскочила с крыльца так, словно села на целое гнездо скорпионов.

— О, аллах, это ещё что такое?! — закричала она и с необыкновенной скоростью устремилась к Кумыш. — Кто ты, да проклянёт тебя всемогущий, и что ты здесь делаешь? С открытыми ногами, бесстыдница, — уж лучше бы ты оставила открытым лицо. Откуда принесла тебя нечистая сила, и что ты делаешь здесь, в этом доме?

Я прикрыл себе рот рукой, чтобы не расхохотаться и стал смотреть, что произойдёт дальше. Кому было не позавидовать, так это бедной Кумыш — тётушка Огульсенем, что твой слепень, кружила вокруг неё, стараясь угадать, с кем это свела её судьба, когда она меньше всего этого ожидала.

— Так, — приговаривала она, — так, значит. Вот, значит, как. Люди добрые, вы только посмотрите, где же это видано? Одна невестка уже разгуливает, бесстыдница, по двору, а вторую сватают без всякого стеснения. Ну и дела. Кто ты? Не отвечаешь? Ну, так ты плохо знаешь старую Огульсенем, если надеешься, что это меня остановит. Хоть до захода солнца буду сидеть здесь, пока не узнаю, что же здесь всё-таки происходит. Почему ты молчишь? Может быть ты немая? Да, в этом доме наверное любят бессловесных, но я-то не такая. Эй, как тебя! Хоть голос ты можешь подать? — Она вертелась и так и этак, стараясь разглядеть хоть краешек лица, но она была так мала ростом, что могла только дёргать Кумыш за её курте.

— Уклоняешься? Ну, ну, ты меня ещё плохо знаешь. Меня зовут тётушка Огульсенем, запомни это, запомни навсегда. Ты у меня заговоришь, да покроется твоё лицо прыщами. Ты у меня запоёшь, не то пусть голова твоя станет похожей на верблюжье колено. Покажи лицо, негодница. Наверняка оно рябое от оспы, иначе с чего бы ты так стеснялась.

Она с такой силой дёрнула за курте, что часть лица Кумыш на мгновенье можно было разглядеть. И тётушка Огульсенем, надо отдать ей должное, разглядела его. Изумлённая красотой, что на миг промелькнула перед её взором, она отступила на шаг и проговорила, поражённая:

— Вах, вах! Пэри, чистая пэри. Из лучшего серебра, клянусь всевышним. — И уже совсем другим тоном, обращаясь к Кумыш, спросила: — Значит ты несчастная, невестка этих бесчестных людей?

Кумыш кивнула.

— И когда же тебя привезли?