Назар Гельдыев - Мелодия Секизяба (сборник)

Ещё много лет после этого, вспоминая всё, я смеялся всегда до колик. Только секунду оценивала тётушка Огульсенем ситуацию, затем издала такой рёв, по сравнению с которым крик моей мамы мог показаться разве что комариным писком. Затем высоко а воздухе мелькнули её галоши — и она исчезла.

На полу лежало красное курте, отцовская подушка, клубок шерсти и старая картонная маска. Отец сидел на стуле, закрыв глаза, а мама осторожно выглядывала сбоку, стоя на коленях. Я в соседней комнате катался по тахте и хохотал так, будто меня щекотали дэвы. Я хохотал до слёз, смеялся до колик, до хрипоты и до икоты. Потом начинал затихать, но стоило мне вспомнить галоши тётушки Огульсенем, висящие где-то между полом и потолком, как всё начиналось сначала. Потом я услышал, как отец, словно поколебавшись, хихикнул раз и другой, а к нему робко, как всегда, присоединилась мама, а через пять минут весь дом сотрясался от дружного хохота всей нашей семьи. Почти без сил хрипел от хохота я, всё больше и больше набирал силу, давился смехом отец, и вторя ему, как всегда деликатно, мелодичным своим голосом, смеялась мама. Так продолжалось долго. Но я ничуть не удивился, зная своего отца, когда отсмеявшись до конца и вытерев с лица обильные слёзы, отец высморкался в свой огромный клетчатый платок и сказал напоследок:

— Как бы то ни было, я сказал, что женю своего сына на Гюльнахал, и так оно и будет.

Насмеявшись и заварив свежий чай, родители перешли к делам минувшего дня. Первой доложила о них мать.

— Ах, Поллы-джан, должна тебе сказать, что дела сегодня шли из рук вон плохо, — вынуждена была признать она. — Просто сама удивляюсь, как в милицию не попала.

Отец при слове «милиция» отставил в сторону пиалу.

— Что-то ты не то говоришь, женщина, — проговорил он недовольно. — Милиция? При чём тут милиция?

— Всё из-за этого молока, ну, ты знаешь, Поллы-джан, из-за какого. Начала я его продавать, всё шло хорошо, но под конец стали прибегать те, что купили первыми, Клянусь счастьем этого дома, они орали на меня как голодные ишаки. Я даже не поняла, на каком языке они кричат. «Баджи, — кричали они мне, — баджи». А потом стали выплёскивать мне молоко под ноги, хватать за рукава и кричать, что я обманщица и требовать деньги обратно. А кто-то закричал, что надо вызвать милицию. Клянусь, Поллы, не знаю, откуда только сила взялась: схватила я бидон с остатками непроданного молока, да так побежала, что меня и след простыл. Но страху натерпелась, да и стыдно было.

— Стыд не дым, глаз не выест, — важно сказал отец, но по его голосу я сразу определил, что мамин рассказ его несколько смутил. Некоторое время он переливал чай из пиалы в пиалу, остужая его, потом как бы вскользь спросил:

— Ну и что, пришлось тебе вернут этим крикуньям деньги?

— Я так испугалась, Поллы, что если бы и хотела, не успела бы. Так что всё заработанное — при мне, но другой раз, пожалуй, на этом базаре мне лучше не показываться.

— Молодец, — похвалил он маму, что бывало с ним крайне редко. — А что касается твоего появления на базаре — надо посчитать все наши сбережения, и если их достаточно, может быть не придётся больше тебе обманывать этих доверчивых людей. Да и мне может быть, тоже. Всё-таки я не какой-нибудь там бездельник и базарный прощелыга без роду и без племени. Конечно, если деньги нужны на такое святое дело, как свадьба, поедешь не только на базар, но и самому чёрту в зубы, но как только женим нашего оболтуса — так и быть, базарные дела прекратим. Всех денег не заработаешь, а того, что есть нам всем хватит.

— Вот именно, — подтвердила мама.

Отец благосклонно посмотрел на неё.

— Должен тебе признаться, — сказал он маме, — что и мои дела сегодня были не блестящи, Конечно, помидоры я все продал что и говорить, Но, во первых, с каждым днём их привозят всё больше и больше, так что цена на них падает, во-вторых, очень много уж тепличных помидор, а в-третьих, мне показалось, что эти профессиональные торговцы стали на меня поглядывать как на равного, Я-то продаю то, во что вложен мой пот, а они перекупают овощи у простаков на месте за сущие гроши и втридорога перепродают их горожанам. Разве можно приравнивать меня к ним?

— И помыслить нельзя, — ответила мама.

— Вот именно, — сказал отец. — Как любишь ты говорить, Сона, вот именно. Нельзя и помыслить, И ещё… да уж, если рассказывать, то до конца. Пришёл я в хлебный магазин, набил полный хурджун хлебом и только стал расплачиваться — трое парней с красными повязками. Патруль! Подождали, пока я расплачусь, а потом подходят, вежливые такие, и спрашивают, зачем, мол, яшули вы столько хлеба набрали. Я было растерялся, но тут же нашёлся, не то несдобровать бы.

— И что же ты им сказал, Поллы-джан?

— Лучшая защита — это нападение, Сона. Я не стал ожидать дальнейших вопросов, а сам стал задавать им вопросы. «Как, говорю им, как вы думаете, молодые люди, зачем человеку столько вдруг Может понадобиться хлеба? Ведь одному столько не съесть, верно?» — «Верно», — отвечают они. — А я им говорю? «Ну, думайте дальше». — А они: «Вот мы и говорим, что многие берут хлеб и кормят им скот». А я им в ответ: «Верно, Ну, а если не для скота?» — «Для чего же ещё?» — удивились они. — «Эх, вы, говорю». Для других. Поняли?» А они не понимают, тогда я спрашиваю: «Вы женаты?» — «Нет», — говорят, — рано ещё». — «Вот, — говорю, когда станете к свадьбе готовиться, сразу поймёте».

— А они? — спросила мама и глаза у неё горели.

— Они и рты разинули. — Значит, к свадьбе готовитесь, яшули, спрашивают. А я им — вот именно, к свадьбе, сына женю. Так что и этого хлеба не хватит, ещё приеду тогда. Так они мне ещё хурджун помогли донести.

— Да ты у меня просто мудрец, — похвалила мама.

— Верно, — согласился отец. — Рот у меня не на затылке.

— И всё-таки… — робко произнесла мама и замолчала.

— Ну, что ещё за «всё-таки», — недовольно проворчал отец.

— И всё-таки ты не сердись, Поллы-джан, нехорошо, что приходится так делать: то покупателей обманывать разведённым молоком, то этих молодых людей… Да и тебе, я вижу, не очень всё это нравится, ведь ты и умнее многих, и руки у тебя золотые.

— Нравится не нравится, — сказал отец. — Конечно, не нравится, а что делать? Эта проклятая сватья вопьётся, как комар, и пока не выпьет всю кровь, не отвалится.

— Да, не больно-то нам повезло, если при такой девушке, как Гюльнахал, оказалась такая сватья, как Огульсенем, — пожаловалась мама. Нехорошо так говорить про будущих родственников, но уж больно хитра она, так и норовит в душу заглянуть, да ещё и наизнанку вывернуть. Боюсь, не вышли бы все наши хлопоты впустую, Поллы.

От такого предположения отец отмахнулся.

— С таким женихом, как наш Ашир, да с такими родственниками, как мы, надо совсем ума последнего лишиться, чтобы не то что искать — думать о другом. Была бы шея, а хомут найдётся — слышала такое? Нет, нет, это и из головы выбрось. Конечно, сватья Огульсенем не подарок, что и говорить, но видела ты человека, который был бы сам себе враг? Нет, моя Сона, можешь мне поверить — эту самую сватью теперь не прогонишь от нашего порога, как муху от мёда.