Назар Гельдыев - Мелодия Секизяба (сборник)

— Мне такой невесты, что касалась рука Гулбуруна, и даром не надо, — пытаясь говорить как можно равнодушней, сказал он.

Гулбурун подсадил Абат в седло и спрятал нож, Туйли и Атакиши уже были готовы, а Гулбурун, подозрительно глядя то на одного, то на другого, медлил. Неясная тревога пробралась в его сердце. Здесь, пока ещё можно, он мог бы, не боясь ни Туйли, ни Атакиши, повернуть коня и скрыться в надёжном месте, где его никто не разыщет. Совсем иначе будет, когда он окажется окружённым со всех сторон людьми Оразали-бая, Длинный нож хорош в короткой схватке, а против десятерых он бесполезен. Вот почему, вдев ногу а стремя, он всё не садился в седло. Атакиши, недовольно морщаясь, подъехал к нему.

— Долго ли ты ещё будешь, — начал он и вдруг замер. Потом несколько секунд глядел за спину Гулбуруну, в ту сторону, откуда они пришли, затем лицо его исказилось гримасой страха.

— Погоня! — изменившимся голосом крикнул он и, не ожидая больше никого, хлестнул плёткой своего ахалтекинца. Туйли, бросив отчаянный взгляд на Абат, а затем на исчезающего в белёсой пыли проводника, справедливо решил, что жизнь дороже невесты и тоже огрел коня плетью. И хотя погоня была ещё далеко и скорее угадывалась по белёсому столбу пыли, быстро перемещавшемуся по пустыне, эти двое, опустив поводья, решили не рисковать.

Вот и остался Гулбурун один на один с девушкой, как ему и хотелось. Но теперь он думал, как замести следы и унести ноги. Он рывком бросил тело в седло, но не успел тронуться с места, как Абат, которая сидела вся собравшись в комок, рванула поводья и в ту же секунду покатилась по песку, увлекая за собой и Гулбуруна, так и не успевшего вдеть в стремя другую ногу. От неожиданного рывка лошадь понесла, волоча отчаянно ругавшегося Гулбуруна. Он пытался высвободить ногу, но лошадь пугалась ещё сильнее и, описывая широкий круг волочила Гулбуруна по барханам.

Абат, стоя на гребне бархана, махала руками всадникам, которые с каждой минутой становились ближе.

Гулбурун с проклятьями обрезал стремя и, ударившись головой о землю, некоторое время оставался недвижим. Придя в себя, он с ножом в руках бросился к стоявшей ка вершине бархана Абат, но наперерез ему уже мчались двое. На ходу они вскинули винтовки, и две пули взрыли песок у самых ног Гулбуруна. В бессильной ярости он упал на песок, и рука его с зажатым в ней ножом с силой вонзилась в склон бархана по самую рукоять.

Быстрее джейрана рванулась Абат вниз к всаднику, у которого сквозь марлевую запылившуюся повязку бурым пятном проступала кровь. Он неловко соскочил с коня и в тот же момент Абат прижалась к нему.

— Курбан, любимый!

— Абат-джан…

Два возгласа, раздавшиеся одновременно, слились в один. Абат вся дрожала, она даже не заметила, как заветное слово слетело с её губ, Всю долгую дорогу, которая, наверняка, кончилась для неё смертью, ибо она решила скорее покончить с собою, чем оказаться добычей Туйли или Гулбуруна, она думала не о себе, а о выстреле, эхо которого всё ещё стояло у неё в ушах, и о Курбане. Если бы сейчас надо было громогласно, всему свету заявить, что без Курбана для неё нет жизни, то она, отбросив всякую стыдливость, заявила об этом всему миру. Она обнимала его повторяя: «Ты жив, жив».

Внезапно тело Курбана стало оседать и он, потеряв сознание, упал у её ног.

— Курбан!

Услышав её крик, всадники, деликатно оставившие их наедине, обернулись, несколько человек спешились и бегом бросились к Абат. Один из них склонился над Курбаном.

— Большая потеря крови, — сказал он, — ему нельзя было ехать с нами. Но разве можно было его удержать?..

Абат стояла на коленях около Курбана, её слёзы падали прямо на его лицо. Курбан открыл глаза, пошевелился и попытался сесть, но не смог. Двое товарищей помогли ему подняться, посадили в седло.

— Мы поедем слева и справа от тебя, поедем медленно, — сказал тот, что был постарше. — Выдержишь, Курбан?

— Выдержу. — Глаза Курбана остановились на заплаканном лице Абат, он улыбнулся ей одними губами и повторил: — Выдержу.

Абат, сидя за спиной вожака комсомольцев Мурада, который услыхав выстрел, бросился на помощь, а потом организовал погоню, не отрываясь смотрела на самого близкого ей теперь человека.

А Гулбурун? О нём как будто все забыли. Где он упал на склоне бархана, там и остался лежать, время от времени скрипя зубами. Зачем, почему он поверил Оразали-баю, зачем, почему он не всю жизнь не с теми, к кому принадлежал по рождению и судьбе?

Поздно было теперь задавать эти вопросы.

Один из всадников подъехал к нему.

— Хватит лежать, поднимайся, — сказал он. — Иди впереди нас. В ауле будем судить тебя перед всем народом, Гулбурун.

— Я, — сказал Гулбурун, — я…

Он стоял, глядя на носки своих сапог.

— Знаем, что ты был не один. Дружки твои тоже получат своё, от нас они не уйдут… За всё ответите вместе.

Только один — следующий день — школа не работала. А потом — уже вместе, в неё, рука об руку, пришли Курбан и Абат.

Никто не знал истинных размеров богатства Хайдар-бая: на любом из пастбищ, доходящих до кромки песков, паслись его несметные отары; ему принадлежала добрая половина земли в ауле и половина воды; без счёта держал он в ауле рабочий скот, втридорога сдавая его в наём неимущим, одним словом, у него были все основания считать себя счастливейшим из смертных.

Но сам он себе таковым не считал. Каждому человеку, каким бы он ни был, чего-то не хватает, одному того, другому — другого. И Хайдар-бай не был исключением, ибо его природа обделила тем, что в изобилии давала последнему бедняку аула — детьми: да у могущественного человека не было ни дочери, ни сына. В народе говорят, что сын — это начало счастья, дочь же — успокоение душе. Так вот, если верить тому, что говорит народ — а как этому можно не верить, Хайдар-бай и его душа были обделены счастьем и лишены успокоения, и тут уж никто не завидовал ему.

Может быть он был одинок? Конечно, нет. Была у него жена, но детей не было, потом появилась вторая, затем третья. Прошло несколько лет, как по огромному дому Хайдар-бая ходили молчаливые и покорные три жены, но детские голоса не звучали в этом доме, словно на нём висело проклятье. И вот, наконец, его мученья кончились: вторая жена принесла ему сына. Надо ли говорить, насколько счастлив был бай, ведь он был уже совсем не молод; надо ли говорить, что мать его наследника сразу стала занимать совершенно особое положение в его доме, где две другие жёны были превращены в простых служанок. Это и сгубило её: ведь зависть легко переходит в ненависть, а там, где есть ненависть, живое становится мёртвым. Так произошло и здесь: и ребёнка, и его мать вскоре нашли в их постелях мёртвыми. Что при этом испытывал Хайдар-бай, говорить не будем, скажем о другом: как только он дознался, что причиной его несчастья была старшая, некогда горячо любимая им жена, он убил её собственной рукой и в один день справил сразу трое поминок.