Назар Гельдыев - Мелодия Секизяба (сборник)

Сколько я пролежал на этот раз? День, два? А может быть час или несколько минут? И это мне надо было узнать. Раскрывал глаза, видел свет, затем сознание исчезало, потом снова был свет — рассветов? сумерек?

Одно было ясно непреложно — я был ещё жив. Во мне боролись два чувства: инстинкт удерживал меня на месте, сознание из последних сил толкало вперёд. Но я не полз вперёд. Я лежал, то проваливаясь, то возникая из небытия. Это была другая жизнь, какая — я не могу сказать.

Одно время мне причудилось, что надо мною склонился наш проводник. Он что-то говорит, он размахивает над моей головой автоматом, он грозит мне, Я не слышу ни звука из того, что он говорит мне, и всё-таки я знаю, что его зовут Петра, и он отдаёт мне приказ идти в разведку. «Сукин сын, трус», — кричит мне наш проводник, я хочу что-то сказать в своё оправдание, но язык мне не повинуется, и я молчу. «За невыполнение боевого приказа, — говорит проводник, — ты приговариваешься к расстрелу», Двое солдат в мокрых плащ-палатках отводят меня к огромному дереву и я узнаю его — это дерево с раздвоенной вершиной. А потом появляется ещё один человек и я сразу припоминаю — это мой друг Бекен. «Бекен!» — кричу я беззвучно, но Бекен не смотрит мне в глаза; он направляет на меня ствол автомата и я вижу как мне навстречу вылетает длинная сверкающая струя. «Стой, Бекен. Я всё объясню», — кричу я, но пули пронзают меня, попадая в голову, живот и в грудь. «Нет, — кричу я, — нет, Бекен, нет…».

Я открываю глаза. Минуту назад меня убил Бекен. Но где он? И где я? И где проводник?

Никого нет. Или нет, кто-то есть. Я нашариваю рукой автомат, и вдруг понимаю, что передо мной девушка. Она глядит на меня, прижимая ладонь к груди. «Тише, — шепчет она, тише, — едва слышно повторяет она ещё раз. Я хочу спросить её, кто она и откуда взялась, но язык мой распух и из пересохшей глотки вырывается звук, похожий на карканье ворона.

«Воды, — хриплю я. — Пить». Девушка подносит к моим губам горсть дождевой воды — глоток, не больше, я вылизываю эту узкую маленькую ладонь языком досуха. «Пить», — хриплю я вновь. Ещё и ещё горсть. Я готов выпить огромную реку, я был готов выпить море. Наконец, я утолил жажду. И тогда я вспомнил; где я и кто я. А кто была эта девушка? Я спросил её:

— Ты кто?

Но она вместо ответа настороженно бросила на меня внимательный взгляд и ответила тем же вопросом:

— А ты кто?

Я подтянул к себе автомат и рывком сел.

Пришёл в себя я на этот раз нескоро. Моя голова лежала на коленях девушки, и она отирала кровь с моего лица влажными комками моха.

На этот раз я уже не спрашивал её ни о чём. Только раз, когда сна слишком сильно надавила своим самодельным тампоном, я застонал и тут же ощутил на своих губах её ладонь.

— Немцы близко, — сказала она.

— Куда я ранен?

— В голову.

— Тяжело?

— Не знаю. Тихо. Попробуйте подняться.

— Я пробовал, — сказал я.

— Я помогу. Попробуйте. Надо добраться вон туда, — и она кивнула на здание, куда я полз и не дополз.

— Что там? — спросил я.

— Бывшая конюшня. Нам надо гуда. Обязательно. Попробуйте встать, я вам помогу.

— Конюшня?

— Там и сейчас несколько лошадей, но охрана небольшая. Мы спрячемся на сеновале. Только бы дойти. Держись за меня.

— Там есть охрана?

— Один солдат. Обычно он обходит один раз вокруг конюшни, а потом минут пятнадцать сидит на ступеньке. Мы должны проскочить за это время. Обопрись на меня.

И она подставила мне плечо. Оно было узким и слабым. Опираясь на девушку и помогая себе автоматом, я заковылял к сараю.

Часового не было видно. Вот и окно. Оно было пустым, даже рамы не было — голый прямоугольный проём. Девушка нетерпеливо подталкивала меня. «Скорее внутрь», — слышал я за своей спиной её торопливый шёпот.

Да, надо было спешить… Дрожащими руками кое-как я ухватился за край оконного проёма и просунул туда голову и плечи. Кое-как подтянул ноги и подталкиваемый в спину перевалился внутрь.

В сарае было полутемно. В нескольких стойлах стояли лошади. Сквозь пофыркивание, откуда-то сверху донёсся шёпот.

— Надя! Это ты?

Кто это? Моё сознание мерцает, мне кажется, что я плыву в пространстве; на самом деле, опираясь на узенькое девичье плечо, я вдоль каменной стенки приближаюсь к лестнице, ведущей к сеновалу.

Мне не подняться по тонким перекладинам никогда.

— Люба, помоги, — слышу я шёпот.

Как во сне, цепляясь ослабевшими руками за перекладины, подталкиваемый сзади Любой, поднимаюсь к вороху сена, из которого мне навстречу протягивается крепкая девичья рука, я вцепился в неё, и она с неженской силой помогает мне преодолеть последние ступеньки.

Девушка, нашедшая меня, бесшумно и быстро взбирается наверх, затем, уже вдвоём с той, которую она называла Любой, отталкивают меня в тёмный угол сеновала. Где я — ещё раз и уже надолго я потерял сознание.

Придя в себя, я увидел крошечный огонёк коптилки и двух девушек. Я был раздет и прикрыт сухими тряпками и сеном, которым был забит весь сеновал. Голова моя была перевязана бинтами. Меня знобило, мне было нестерпимо холодно, зубы стучали, и я никак не мог согреться. Одна из девушек приподняла мне голову, другая вложила в рот таблетку и дала залить. Затем огонёк моргнул и погас. Девушки легли рядом со мной согревая меня своим теплом. Я, как поплавок, то проваливался в забытье, то выныривал из него, попеременно дрожа от холода и сгорал и покрываясь потом от страшной жары.

Не помню, не знаю, сколько это длилось.

В какой-то момент, очнувшись, я увидел, что обе девушки спят. Лица их казались в неясном свете, сочившимся сквозь продух и щели крыши детскими и безмерно усталыми. У меня всё пересохло во рту, и я едва мог пошевелить языком, но я лучше умер бы, чем разбудил их.

Потом заснул и я.

Когда я проснулся — девушек не было. Одна доска крыши была сдвинута и через неё на меня лился серый свет дня и холодный воздух, Я чувствовал себя лучше. Если бы не головокружение, которое я испытывал каждый раз, когда пытался сесть, всё было бы прекрасно. Укрыт я был по-прежнему какими-то девичьими вещами.

Наверное, я вновь задремал, потому что не помню, когда появилась Надя. Я открыл глаза — склонившись надо мной, она внимательно разглядывала меня.

Вот когда я рассмотрел её впервые. Русые волосы, огромные глаза, свежее, хотя и осунувшееся после тревожной ночи лицо. У неё был гладкий невысокий лоб, ровный, чуть вздёрнутый нос, я мелкие, но очень белые зубы. Никогда до этой минуты я не видел так близко к себе девушку. А эта была так близко, что я чувствовал на своём лице её свежее дыхание. Эх, если бы я мог набраться храбрости и провести ладонью по этим волосам, по этим щекам. Но я только смотрел на неё, на её прекрасное лицо и на тонкие, почти детские руки, которые спасли мне жизнь. А может быть она это сделала дважды — и тогда, когда с риском для жизни подталкивала меня в оконный проём, и потом, когда, отдав мне свою одежду, отогревала своим телом.