Назар Гельдыев - Мелодия Секизяба (сборник)

— Как зовут твоего отца?

— Я уже сказал. Кара. Отсюда и фамилия — Караев. А отчеств у нас нет. Нуры Караев. А если у меня будет сын, я назову его Аширом и будет он Ашир Нурыев. Поняла?

— Я поняла, — сказала Люба.

— Я тоже, — сказала Надя. — Он рассказывает нам сказки, считает нас дурочками.

— Слушай, — рассердился я окончательно. — А по какому праву ты задаёшь мне вопросы.

— Вот по какому, — сказала Надя и похлопала по стволу моего собственного автомата. — Мы тебя не знаем, и должны решить, что нам с тобой делать.

— Ты что, — спросил я с изумлением, поняв, наконец, причину Надиной суровости. — Ты что, может считаешь меня фашистом?

— Я ничего не знаю, — ответила Надя. — Может ты и не фашист. А может фашист. Где ты родился?

— В пустыне, — ответил я и засмеялся.

— Ну, хватит, — оборвала меня Надя. — Я не смеюсь.

— Правда, в пустыне.

— Где ж это у нас в стране пустыня?

— А Каракумы?

Надя подумала.

— А города там есть?

— Конечно. Ашхабад, Мары, Геок-Тепе…

— Ты слышала о таких городах? — спросила Надя Любу.

— Об Ашхабаде слышала, — неуверенно сказала Люба. — А этот Геок-Тёпе — не слышала.

— Ну, это не удивительно, — сказал я мирно. — Это же так далеко от Украины. Это же Туркменистан. Вы были там, когда-нибудь?

— Откуда? — удивилась Люба.

— Не были, — сказала Надя.

— Вот видите. А если бы не война, я бы тоже не попал на Украину.

И всё-таки ты не ответил, почему у тебя нет отчества, — настаивала Надя.

— Но он же объяснил, — вступилась за меня Люба. — Так у них повелось… в Туркмении.

Надя, похоже, немного смягчилась.

— А кто ты по национальности?

— Туркмен.

— Значит ты без отчества — Нуры Караев. А что это значит?

— Что? Нуры или Кара?

— Ну, к примеру, Кара, твоя фамилия?

— Кара — значит чёрный.

— А Караев? — В глазах Нади что-то вдруг мелькнуло.

Я подумал.

— Караев, это, если перевести на русский, значит Чернов или Чёрных.

— Вот это да! — воскликнула Люба за моей спиной. Надя тоже засмеялась.

— Так значит мы с тобою родственники, Нуры Караев. Потому что я Надя Чёрных.

Теперь уже и я посмеялся — надо было попасть за несколько тысяч километров, чтобы на сеновале конюшни встретить девушку с такой же, как у тебя фамилией.

Между нами снова возникло доверие.

— Как же ты всё-таки оказался здесь, за линией фронта, да ещё раненый? — уже с участием спросила Надя.

— Я ведь про вас тоже совсем не много знаю, — возразил я. — Говорить — так начистоту.

Надя засмеялась.

— Ведь не ты нас подобрал, Нуры Караев, а мы тебя. Так что тебе первому и рассказывать.

— Ты так говоришь, словно я попал в плен.

— Благодари судьбу, — сказала Люба, — что на тебя наткнулась Надя, а не немцы. А то быть бы тебе в плену, да не в таком, а настоящем.

— Ладно, сдаюсь, — сказал я и поднял руки. — Сдаюсь.

И я в нескольких словах и без подробностей рассказал девушкам о том; как попал к ним.

— Плохо, — подвела итог Надя. — То, что ты, идя впереди, не заметил засады — очень плохо. То, что ты сам был ранен, не оправдывает тебя, ведь дело не в тебе, а в товарищах.

— И в задании, которое вы должны были выполнить. — Это строго сказала Люба.

Я сделал неуклюжую попытку оправдаться.

— Я не мог видеть их. Они были в засаде.

— А сколько их было?

— По-моему, двое. Стреляли с двух сторон.

— Тебе ещё повезло.

Я потрогал голову, и это движение отдалось гулкой болью.

— Ничего себе — повезло.

— Болит? — спросила Люба. Похоже, что она сочувствовала мне больше, чем Надя.

— Горит, — пояснил я. — Может быть перебинтовать? Не загноилась бы рана.

— У нас почти нет медикаментов, — сказала Надя. — Да и бинтов совсем мало.

— Ладно, — сказал я и лёг, потому что всё кружилось перед глазами. — Ладно. Медикаментов у вас нет, нет бинтов. А еды у вас тоже нет?

Надя и Люба переглянулись, но промолчали. Потом Надя прислушалась и, осторожно ступая, снова отошла и стала всматриваться во что-то. На обратном пути она аккуратно задвинула доску на крыше и на чердак спустился полумрак.

— Значит, говоришь, вы получали задание добыть языка? — внезапно обратилась ко мне.

— Я уже сказал.

— А как вы перешли линию фронта?

— С нами был проводник.

Мне показалось, что Люба с Надей снова переглянулись.

— А описать его можешь?

Я задумался. Я видел этого человека несколько минут… последний раз, когда он с Бекеном ушли своим путём, а я пошёл по тропе.

— Среднего роста, — стал вспоминать я, — да… среднего роста, в ватнике, в кирзовых сапогах… по-моему, худощавый… да, скорее худощавый, короткие волосы…

— Ещё?

Что я мог ещё вспомнить?

— Да, — вспомнил я. — Он говорил с украинским акцентом. Как вы с Любой. По-моему, он был партизан, из здешних.

— Почему ты так думаешь?

— Он шёл очень быстро, не глядя по сторонам. Так, по-моему, ходят люди, если ходили по этой местности много раз.

— А имя?

Я не знал его имени. Может мне послышалось оно хотя бы раз? Нет. Я не слышал его. Вот только сон… Тогда… Когда мой друг Бекен стрелял в меня по приказу нашего проводника.

— Не знаю, — честно сказал я. — Как его называли в том страшном сне? Петро?!

— Петро? Дядя Петро! Так что же ты раньше не сказал.

Теперь я снова увидел, насколько красива Надя. Глаза её горели так, что видно было даже в полумраке, щёки горели.

— Люба, ты слышала! Дадя Петро! Он жив! Нуры, ты молодец, — и она обняла меня и прижала к себе. — Какой же ты молодец!

В свои восемнадцать лет я не привык, чтобы красивая девушка обнимала меня. Тем более, что я совершенно не понимал, за что. Но всё равно — я запомнил навсегда, это первое в моей жизни объятие.

— Мы считали, — объяснила мне Люба, раньше Нади понявшая моё недоумение, что дядя Петро погиб. И поскольку она видела, что после её слов я не стал понимать больше, пояснила: — Дядя Петро, это брат Надиной мамы. Его фамилия Гуцало, он командир партизанского отряда. Недавно немцы распространили повсюду листовки, что наконец ими пойман неуловимый Петро Гуцало, пойман и повешен. И в это поверили все, даже Мищенко, который сам видел, как дядя Петро был схвачен немцами во время облавы.

— А кто такой этот Мищенко?

— Он был нашим командиром, — пояснила Люба, потому что Надя вдруг отвернулась и как-то подозрительно стала тереть глаза. Много лет спустя я понял, как должна была обрадоваться молоденькая девушка, едва достигшая семнадцати лет, узнав, что её дядя и командир отряда жив. Но тогда я связал эти слёзы с Мищенко.

— Мищенко был у нас командиром, — продолжала между тем Люба. — Парень что надо. Он командовал нашей группой, куда входили мы с Надей. Мы пустили под откос несколько эшелонов, взорвали три склада с продовольствием и боеприпасами. Но..