Франсиско Сача - Десять кубинских историй. Лучшие рассказы кубинских писателей

— Сделайте это в другом месте.

Она повернулась к нему спиной и пересекла зал, исчезнув за дверью в глубине комнаты. Он едва различил сиамского кота, который проследовал за хозяйкой с кошачьим проворством.

Не важно, показалось ли все это или произошло в действительности: листочек бумаги пульсировал в кармане моей рубашки, напоминая о своем явном присутствии. Это биение требовало, чтобы я развернул его немедленно. Чего я ждал? Поэтесса удалилась, а никто из ее гостей не стал бы настаивать, чтобы я исполнял ее приказания. Но, сообразно со свойственными ему реакциями, чем скорее ему хотелось что-то сделать, тем спокойнее он становился: такому спокойствию позавидовал бы сам Ипполит Мора, если бы знал о нем. И что же он предпринял? Он не стал тут же уходить. Спокойно и церемонно он простился с гостями с выражением нескрываемой насмешки на лице, чувствуя в кармане беспокойную пульсацию листка. Как настоящий английский лорд, он выразил благодарность за то, что они согласились на его присутствие на поэтическом состязании. Я пожал руку нескольким участникам вечера с такой элегантностью, которую они, впрочем, возможно, и не заметили — выпитый ром начал оказывать на них свое летальное действие. Я взял пакет, спрятанный под стулом, и ушел с вечеринки, на которой никто так и не догадался о его содержимом.

За ним закрыли дверь на два оборота ключа. Этот презрительный звук за его спиной обострил чувство страха, что его обманули, что на листочке нет номера телефона и он не сможет вернуться, чтобы узнать его, что все это было заранее спланированной хитростью поэтессы и темное пятно было просто пятном, насмешкой, словом, непристойным изображением. Внезапно остановившись, он вынул листок и развернул его. Счастье обуяло меня, как только я убедился, что не был обманут. На листке был написан номер телефона. Пятно оказалось ложным: номер был написан толстым черным косметическим карандашом, который Анна Моралес, возможно, использовала для подводки глаз. Я положил листок, как предмет культа, обратно в карман своей индийской рубашки. Расстегнув брюки, он поудобней расположил в трусах свой орган, тщательно заправил рубашку и застегнул брюки. Из-за двери снова зазвучало то же болеро. Возможно, поэтесса, исчезнувшая, как свергнутая с престола королева, вернулась из ссылки, чтобы запереть за ним дверь и начать танцевать с гостями своего привычного круга. Прыгая от радости, он спустился по лестнице. На улице встретил своего редакционного коллегу. Накинувшись на него, он начал кричать:

— С чего ты взял, что Мора придет в этот притон? Он уже много лет там не появляется, ты, кидала.

— Как, разве Мора не был там главным? — улыбаясь, поинтересовался приятель. — Кончай со своими глупыми шутками.

И редактор, пытаясь выкрутиться из неприятной для него ситуации, спросил с намеком:

— А как тебе поэтесса?

— Старая эротоманка. Довела меня до эрекции, прижимаясь ногой.

Редактор расхохотался:

— Как ногой? У нее же протез, и рука ненастоящая, и глаза стеклянные… Какой же ты рассеянный! Ты возбудился от реквизита, недостойного старой дамы Клары Цаханасян [12] Клара Цаханасян — героиня пьесы Фридриха Дюрренматта «Визит старой дамы». в городе Обжорства… Тебе вредно встречаться с этой малышкой актрисой.

— Тебе во всем видится театр. — И он победоносно извлек из кармана листок. — Отгадай, что это?

— Счет из китайской прачечной?

— Представь себе — это телефон Моры.

Приятель воспользовался ситуацией, чтобы замазать свою оплошность:

— Вот видишь! Я направил тебя туда, где ты смог получить нечто нужное. — Казалось, он хвастался, довольный собой. — А потом, посмотри на меня, я весь взмок, пока бежал сюда, чтобы сообщить тебе грандиозную новость. Мора болен.

— Тебе сообщили об этом те же, кто меня подставил?

— Нет, на этот раз источник достоверный. Раз у тебя есть его телефон, ты сам сможешь в этом убедиться.

Остаток ночи он провел без сна. Он бродил из угла в угол, не гася свет, нетерпеливыми шагами человека, который жаждет, чтобы ночь поскорее кончилась и наступил рассвет. Он взбивал подушки и поправлял простыни на кровати, на которую даже не присел. Пару раз он зашел в туалет, чтобы опорожниться слабой струйкой. Взглянув на себя, он проговорил:

— Ты возбудился от протеза священного монстра. — И спрятал бесстыдное животное.

Он вышел на балкон, стояла уже глубокая ночь. Он облокотился на перила и, как бы играя, перекладывал священный листок из одной руки в другую, разворачивал его, притворяясь, что пытается заучить номер телефона, который на самом деле давно уже повторял наизусть по нескольку раз, чуть ли не напевая его. Затем он отрывал глаза и глядел в неподкупную, непокорную ночь. Он ничего не мог сделать, чтобы ее абсолютное господство наконец закончилось.

Над крышами обветшавших, выцветших, грязных, полуразрушенных зданий в привычное время наступит утро. Сидящие на крыльце полуночники, осипшие от выпитого или от бессонницы, переговаривались и время от времени гоготали. В пиццерии напротив желтоватым светом горела лампочка, оповещая, что заведение еще открыто. У двери стояло припаркованное велотакси, «паланкин», так его называл персонаж одного из романов Моры. Он произнес это название, чтобы доставить себе удовольствие воспоминанием о любимом герое.

Вернувшись в комнату, на этот раз он лег на спину, растянувшись на кровати. Выстроенное в одну линию, на полке вдоль противоположной стены расположилось все собрание сочинений Ипполита Моры. Он перечислял названия, указывая пальцем на каждый том. Его не столько волновало, что он провел бессонную ночь, сколько то, что днем он будет чувствовать себя уставшим. Когда рассвело, он принял холодный душ. Сняв одежду, он взглянул в зеркало на тело, которое так восхваляла поэтесса. Он не станет надевать ничего особенного: ни индийской рубашки, ни льняных брюк.

— Они принесли мне неудачу, — сказал он, подмигнув.

Он оделся, как будто начинающийся день был одним из самых обычных. Выпил апельсинового сока и очень рано пришел в издательство. Дождавшись часа, который он счел удобным для звонка, он набрал номер. Никогда в жизни он так сильно не волновался, прислушиваясь к гудкам в трубке.

— Как только ему станет лучше, он вас примет, — пообещал мужской голос на том конце провода.

Я предположил, что это секретарь Моры или его помощник. Мысленно он возблагодарил своих духов-хранителей: впервые информация, которую сообщил ему редактор, оказалась правдивой.

Это обещание он получил после своей долгой, сбивчивой речи, во время которой он боролся с собственной застенчивостью и неумением говорить. Он хорошо писал, но абсолютно не умел произносить речей.