Жозе Эса де Кейрош - Совершенство

Храбрый Улисс глубоко вздохнул. Засучив рукава и потирая крепкие руки, он спросил:

– Где топор твоего прославленного отца? О богиня, укажи скорее мне твои деревья… День короток, а работы много!

– Успокойся, жаждущий бед человеческих! Не торопись. Мудрые боги уже решили твою судьбу. Пойдем в прохладный грот, тебе необходимо подкрепиться… Л завтра, как только розоперстая Эос заиграет над миром, я отведу тебя в лес.

То был действительно час, когда все боги и смертные садятся за стол, где ждет их обильная пища, забвение забот, блаженный отдых и любезная, услаждающая душу беседа. Не заставляя себя долго упрашивать, сел Улисс на скамеечку из слоновой кости, которая еще хранила аромат тела Меркурия. И тут же нимфы, прислужницы богини, поставили перед ним пироги, плоды, дымящееся нежное мясо и отливающую серебром рыбу. Восседая на троне из чистого золота, богиня приняла из рук досточтимой домоправительницы блюдо с амброзией и чашу с нектаром. Калипсо стала вкушать пищу богов, а Улисс – превосходную пищу смертных. Совершив щедрое жертвоприношение голоду и жажде, прославленная Калипсо, подперев свою голову розовыми перстами и задумчиво глядя на героя, обратилась к нему со следующей речью:

– О Улисс, хитрейший из хитрых! Ты жаждешь вернуться к смертным на свою родину!.. А-ах! Если бы ты знал, как знаю я, что ждет тебя в пути, прежде чем глаза твои увидят скалистые берега Итаки, ты бы остался здесь, в моих объятиях, обласканный, ухоженный, сытый, одетый в тончайшие ткани, и никогда бы ни богатырская сила, ни тонкий, изощренный ум, ни красноречие не покинули бы тебя, потому что я сообщила бы тебе свое бессмертие… Но ты только и думаешь о своей смертной Пенелопе, которая живет на суровом острове, покрытом дремучими лесами. Меж тем я ей ничем не уступаю: ни красотой, ни умом; и более того, смертные рядом с бессмертными – все равно что чадящие светильники рядом с ясными звездами…

Красноречивый Улисс погладил свою жесткую бороду, потом, вскинув руку, как обычно делал на ассамблеях царей под сенью высоких мачт стоящих у стен Трои кораблей, сказал:

– О достойная Калипсо, не гневайся. Я знаю, что Пенелопа уступает тебе и в красоте, и в мудрости, и в величии. Ты, пока существуют боги Олимпа, будешь вечно молодой и прекрасной, а к Пенелопе придут морщины, побелеет голова, набросятся болезни старости, и, опираясь на палку, она с трудом будет передвигать ослабевшие ноги. Ее рассудок помутится от беспросветного горя и сомнений. Твой же никогда! Он будет так же светел, как и сейчас. И именно потому, что она несовершенна, беспомощна, грубовата, я и люблю ее и хочу быть рядом! Подумай только: каждый день, сидя за этим столом, я ем ягненка с твоих пастбищ и плоды твоих садов, а ты, восседая подле меня, торжественно, с медлительностью, достойной твоего происхождения, подносишь к губам только амброзию – пищу богов. За семь лет, богиня, твое лицо ни разу не вспыхнуло радостью, в твоих зеленых глазах не засверкала слеза, ты не топнула ногой, выказывая нетерпение, не застонала от боли па своем мягком ложе… Какая нужда тебе в тепле моего сердца, ведь твое божественное происхождение не дозволяет, чтобы я тебя радовал, утешал, успокаивал или растирал твои больные суставы соками лечебных трав. Ну посуди сама, ты так умна, все видишь и все понимаешь: ведь за то время, что я в твоих владениях, близость наша не доставила мне удовольствия, я ни разу не поспорил с тобой и не почувствовал, что моя сила тебе необходима. О богиня, и самое страшное, что ты всегда права! И кроме того, подумай: ведь тебе известно все, что было и что будет с нами, смертными, в я не испытаю удовольствия, если, потягивая молодое вино, стану рассказывать тебе по ночам о своих блестящих победах и невероятных путешествиях! Ты, богиня, непогрешима, и потому я не смогу, если вдруг споткнусь о ковер и упаду или у меня лопнет ремень на сандалии, накричать на тебя устрашающе громко, как это делают все смертные: «Это ты, ты, жена, виновата!» Вот почему я согласен смиренно терпеть все то, что ниспошлют мне всемогущие боги, когда окажусь один в бушующем море, лишь бы вернуться к моей земной Пенелопе, которой я могу повелевать, которую могу утешать, бранить, обвинять, учить, унижать и соблазнять, отчего любовь моя, подобно огню при изменчивом ветре, разгорается еще сильнее.

Так изливал свою душу красноречивый Улисс, держа пустой кубок, а Калипсо, скрестив на коленях прикрытые вуалью руки, внимала ему с печальной улыбкой на устах.

Меж тем златокудрый Феб завершил свой путь на запад, и от крупов четырех взмыленных его коней стал подниматься над морем туман и разливаться красновато-золотистым закатом. И совсем скоро на остров опустилась ночь. В гроте, на царственном ложе, устланном драгоценными тканями, Улисс и вечно жаждущая его Калипсо забылись сладким сном.

Рано, как только Эос приоткрыла врата Урана, божественная Калипсо надела белую, белее, чем снега Пинда, тунику, накинула на волосы прозрачно-голубоватое, как эфир, покрывало и вышла из грота, неся хитроумному Улиссу, уже сидевшему под естественным навесом у входа в грот, чашу искрящегося вина и массивный бронзовый обоюдоострый топор своего прославленного отца, рукоять которого была сделана из оливкового дерева, срубленного у подножия Олимпа.

Наскоро отерев тыльной стороной ладони жесткую бороду, герой принял из рук Калипсо это драгоценное орудие.

– О богиня! Сколько лет я, разрушитель городов и строитель кораблей, не держал в своих руках никаких инструментов и никакого оружия!

Калипсо улыбнулась. Лицо ее стало еще светлее, и она сказала!

– О Улисс, повелитель смертных, если ты останешься па моем острове, я закажу у Вулкана самое удивительное оружие, которое он выкует для тебя в своей кузнице на Этне.

– Чего стоят люди и оружие, которое они имеют, если им они только любуются! И еще, богиня: я много сражался и слава моя не должна померкнуть в веках. Я мечтаю о том, как, пребывая в спокойствии, буду пасти мои стада и издавать мудрые законы для моего народа. Будь благосклонна, богиня, укажи мне те крепкие деревья, которые должен я срубить!

Не промолвив более ни слова, ступила Калипсо на поросшую по обе стороны высокими белоснежными лилиями тропинку, которая вела в глухой лес, высившийся в западной части острова. Следом за ней с топором на плече шел могучий Улисс. Голубки, слетевшие с ветвей кедров и со скал, где они пили в расселинах воду, ласковыми стайками летали вокруг богини. Цветы, когда она к ним приближалась, раскрываясь, источали тончайший аромат. А травы, соприкасаясь с ее туникой, зеленели. Но Улисс, которого не трогали чары богини, выказывал свое нетерпение по поводу неторопливого шага богини – он только и думал о плоте, страстно желая как можно скорее очутиться в лесу.