Уильям Фолкнер - Гон спозаранку

А как же иначе? Насущной потребностью ума без души непременно станет зло. Жевательная резинка не восприняла ни единой частицы души моего Джона.

«Превосходно, — подумал я. — Теперь, когда у нас есть гипотеза происхождения чудовища, давайте-ка разберемся в его природе. Что оно думает? Чего хочет? В чем нуждается?» Мысли мои лихорадочно скакали. Ему хочется попасть обратно в своего хозяина, в моего сына. Жевательная резинка хочет, чтобы ее жевали. Чтобы выжить, ей надо жеваться.

Резинка просунула под край стеклянного колпака тонкий язычок, потом сгруппировалась и подняла весь стеклянный колпак с одного края на долю дюйма. Я рассмеялся и загнал ее обратно. Я хохотал как безумный. Это была победа — я знал, как быть.

Я добыл в столовой чистую пластмассовую тарелку, из той дюжины, что моя жена завела для загородных пикников. Перевернув стеклянный колпак и стряхнув чудовище на дно, я смазал край колпака патентованным суперцементом, который, как говорилось в гарантии, не берет ни вода, ни спирт, ни кислота. Прижав тарелку к краю, я держал до тех пор, пока клей не схватился, и таким образом сотворил воздухонепроницаемый сосуд. Осталось перевернуть колпак и пристроить настольную лампу так, чтобы мне было видно каждое движение моей пленницы.

И снова жевательная резинка поползла по кругу, ища лазейки. Остановившись против моего лица, она немедленно надула множество пузырей. Даже сквозь стекло я слышал, как они лопаются один за другим.

— Теперь тебе крышка, моя красавица! — воскликнул я. — Наконец-то я упек тебя!

Это было неделю тому назад. С тех пор я не отходил от стеклянного колпака и отворачивался от него только ради чашки кофе. Когда же я шел умываться, мое место занимала жена. И теперь я могу сообщить следующие обнадеживающие новости.

В первые сутки жевательная резинка, пытаясь освободиться, перепробовала все, что было в ее силах. На вторые сутки она была возбуждена и нервничала так, как будто впервые поняла, в какой переплет она попала. На третий день она снова стала совершать такие движения, будто ее жевали, только с невероятной быстротой, — так обычно жуют болельщики на стадионе. На четвертый день она стала слабеть, и я с радостью заметил некоторую сухость на ее прежде гладкой и лоснящейся поверхности.

Сегодня пошел седьмой день, и кажется, конец близок. Резинка лежит посередине тарелки. Время от времени она вспухает и снова опадает. Цвета она стала желтовато-грязного. Сегодня мой сын заглянул в комнату, и она встрепенулась, но, по-видимому, тут же осознала безнадежность своего положения и растеклась по тарелке. Мне кажется, что сегодня ночью она умрет. И только тогда я выкопаю в саду глубокую яму, помещу в нее запечатанный стеклянный колпак, зарою, а сверху посажу герань.

Я очень надеюсь, что этот мой отчет опровергнет глупые толки, которые ходят в нашем околотке.

Итак, теперь мы смотрели на Мексику. Мы смотрели на нее с робостью и изумлением, а эти бездельники мексиканцы продолжали наблюдать за нами из темноты, таинственно выглядывая из-под полей своих шляп. Дальше была музыка и ночные рестораны, из растворенных дверей которых плыл на улицу табачный дым. Дин тихонечко свистнул.

— Готово! — осклабился чиновник-мексиканец. — Молодые люди, с вами всё! Поезжайте дальше! Заезжайте в Мехико! Веселитесь! Не зевайте с деньгами! Не зевайте, когда правите! Меня отыскать просто: я рыжий.

Меня все зовут Рыжий. Если что, спрашивайте Рыжего! Ешьте побольше! Выбросьте из головы все заботы! Все будет хорошо. В Мехико вы найдете, чем развлечься!

— Да! — передернул плечами Дин, и мы, осторожно ступая, пошли через улицу — в Мексику. Машину мы оставили у тротуара и пошли все трое в ряд вдоль Испанской улицы между тусклыми бурыми фонарями. Старики сидели среди ночи на стульях прямо на улице, похожие на восточных божков и оракулов. Никто, казалось, не смотрел на нас, но никто не пропускал ни одного нашего движения. Мы резко свернули налево, прямо в закопченное кафе, и окунулись в заунывные напевы гитар, несшиеся из американского автомата-проигрывателя тридцатых годов. Мексиканские шоферы без пиджаков и мексиканские хипстеры в соломенных шляпах, сидя на табуретах, поглощали tacos и еще что-то в этом роде. Мы взяли три бутылки холодного пива — называлось оно cerbeza, — каждая стоила что-то около тридцати мексиканских центов или десять американских центов. Мы накупили мексиканских сигарет по шести центов за пачку. Мы не могли налюбоваться на наши изумительные мексиканские деньги, которые так чудесно умножились. Мы осматривались по сторонам и улыбались всем. Позади оставалась вся Америка, все, что мы с Дином успели узнать о жизни, все, что мы знали о жизни на дороге. В конце концов дорога все-таки привела нас в волшебную страну, да еще такую, о какой мы и не мечтали.

— Подумать только, ведь эти бездельники не ложатся спать всю ночь напролет, — шептал Дин, — и подумать только, перед нами огромный континент и высоченные горы Сьерра-Мадре, которые мы столько раз видели в кино, и бесконечные джунгли, и пустынное плоскогорье, не меньше нашего по площади, простирающееся до самой Гватемалы или еще черт знает докуда! Ух! Что же нам делать? Что же нам делать? Покатили дальше!..

Мы вышли и вернулись к автомобилю. Последний взгляд на Америку поверх ярко освещенного моста через Рио-Гранде, и мы повернулись к ней спиной и багажником нашей машины и с ревом умчались.

Через мгновение мы уже были в пустыне. Миль пятьдесят по плоской равнине — и ни огонька, ни встречной машины! И тут вдруг забрезжил рассвет над Мексиканским заливом, и со всех сторон выступили призрачные очертания кактусов, стрельчатой юкки и цереусов, похожих на гигантские канделябры.

— Ну и дикое место! — воскликнул я.

У нас с Дином сна не было ни в одном глазу. А до этого, уже в Ларедо, мы совершенно погибали от усталости. Стэн, который и прежде бывал за границей, мирно спал на заднем сиденье. Вся Мексика лежала у наших с Дином ног.

— Слушай, Сол, мы оставляем позади все. Перед нами неизвестность, новый этап жизни. Когда я подумаю о прошедших годах, обо всех неприятностях, обо всех пинках судьбы… А теперь вдруг это! Все как будто складывается так, чтобы мы могли нестись вперед, подставив лицо ветру; ничто тебя не отвлекает, и ты постигаешь мир. Ведь если уж на то пошло, сделать это не удавалось еще никому из американцев. А они тут побывали. Вспомни мексиканскую войну! Ворвались сюда с пушками.

— Кроме того, — сказал я ему, — в прежние времена это была излюбленная дорога американцев, нарушивших закон. Здесь они тайком пересекали границу и бежали в Монтеррей… И если ты всмотришься в эту седую пустыню, может, и тебе явится призрак бывалого каторжанина, который одиноко бредет, уходя в неизвестность, и ты увидишь…