Уильям Фолкнер - Гон спозаранку

— Том! Том!

Древний «шевроле» вел уайтхиллский одноклассник доктора. На нем был уайтхиллский галстук, и он весело помахал им доктору в знак приветствия. А потом показал на сидевшего рядом с ним симпатичного мальчишку и с помощью гордых улыбок и кивков дал понять, что это его сын, которого он везет в Уайтхилл.

Доктор Римензел указал на трепаный затылок Эли и с помощью сияющей улыбки объяснил, что он едет туда же с той же целью. Перекрикивая вой ветра, они договорились пообедать вместе в «Остролисте», гостинице, чье назначение состояло главным образом в том, чтобы обслуживать посетителей Уайтхилла.

— Ну хорошо, — сказал доктор Римензел, обращаясь к Бену Баркли. — Поезжайте.

— Знаешь, — сказала Сильвия, — кому-нибудь следовало бы написать статью… — И, обернувшись к заднему стеклу, она посмотрела на старую машину, которая тряслась уже далеко позади. — Нет, правда.

— О чем? — спросил доктор.

Он заметил, что Эли впереди ссутулился.

— Эли, — сказал он резко. — Сиди прямо! — И вернул свое внимание Сильвии.

— Как-то принято считать, что частные школы — это приют снобизма, что в них могут учить своих детей только богатые люди, — объяснила Сильвия. — Но это же неправда!

Она полистала проспект и прочла:

— «Уайтхиллская школа исходит из следующей предпосылки: невозможность оплатить полную стоимость уайтхиллского образования никому не должна служить препятствием для поступления в школу. Согласно с этим принципом приемная комиссия отбирает ежегодно из примерно 3000 кандидатов 150 наиболее одаренных и достойных учеников, независимо от того, могут ли их родители полностью внести 2200 долларов, составляющие плату за обучение. И нуждающиеся в финансовой помощи получают ее в надлежащих размерах. В некоторых случаях школа даже оплачивает гардероб и транспортные расходы ученика».

Сильвия покачала головой.

— По-моему, это изумительно. Но как мало людей отдает себе отчет в том, что сын грузчика может поступить в Уайтхилл.

— Если он достаточно одарен, — сказал доктор.

— И этим он обязан Римензелам, — с гордостью произнесла Сильвия.

— А также многим другим, — сказал он.

Сильвия опять начала читать вслух:

— «В 1799 году Эли Римензел положил основание нынешнему Стипендиарному фонду, подарив школе земельный участок в Бостоне площадью в сорок акров. Двенадцать акров этого участка все еще принадлежат школе и оцениваются в настоящее время в 3 000 000 долларов».

— Эли! — сказал доктор. — Сиди как следует! Что это с тобой?

Эли выпрямился, но тут же вновь начал оседать, точно снеговик на адской сковородке. У него была веская причина для того, чтобы оседать, раз уж ни умереть на месте, ни исчезнуть он не мог. А объяснить, в чем дело, у него не хватало духа. Оседал же он потому, что его не приняли в Уайтхилл. Он провалился на вступительных экзаменах. Родители ничего об этом не знали, потому что Эли первым увидел среди утренней почты конверт с ужасным извещением и разорвал его на мелкие клочки.

Доктор Римензел и его супруга ни секунды не сомневались, что их сын будет принят в Уайтхилл. Они просто не могли себе представить, что он не будет там учиться, а потому их не очень интересовало, как он сдал экзамены, и, не получив извещения о результатах, они не обратили на это внимания.

— А в чем, собственно, состоит процедура зачисления? — спросила Сильвия, когда черный «роллс-ройс» пересек границу Род-Айленда.

— Не знаю, — сказал доктор. — Наверное, она теперь крайне осложнилась со всеми этими анкетами, которые надо заполнять в четырех экземплярах, перфокартами, бюрократами… Да ведь и вступительные экзамены — это тоже нововведение. В мои времена достаточно было беседы с директором. Директор смотрел на поступающего, задавал ему три-четыре вопроса и говорил: «Этот мальчик подходит для Уайтхилла».

— А он когда-нибудь говорил: «Этот мальчик не подходит для Уайтхилла»? — спросила Сильвия.

— Ну разумеется, — сказал доктор Римензел. — Если мальчик был очень уж туп или по каким-нибудь другим причинам. Должны быть определенные требования. Так всегда было и будет. Эти африканские мальчики должны отвечать тем же требованиям, что и все остальные. Их приняли вовсе не потому, что государственный департамент пожелал сделать дружественный жест. Мы с самого начала поставили вопрос именно так: эти мальчики должны во всех отношениях отвечать требованиям школы.

— Ну, и оказалось, что они им отвечают? — сказала Сильвия.

— Полагаю, что так, — ответил доктор Римензел. — Насколько мне известно, они все приняты, а они сдавали те же экзамены, что и Эли.

— А экзамены были очень трудные, милый? — спросила Сильвия у Эли. Ей только теперь пришло в голову задать этот вопрос.

— Угу, — сказал Эли.

— Что? — переспросила она.

— Да, — сказал Эли.

— Я рада, что у них высокие требования, — объяснила она и тут же поняла, что это звучит довольно глупо. — Ну, конечно, требования должны быть высокими. Оттого-то эта школа и знаменита. Оттого-то те, кто попадает туда, и делают потом блестящую карьеру.

Сильвия вновь погрузилась в проспект и развернула вклеенную карту Лужайки, как по традиции именовалась территория Уайтхилла. Она произносила вслух названия, увековечивавшие Римензелов: птичий заповедник Сэнфорда Римензела, каток Джорджа Маклеллана Римензела, дортуар Памяти Эли Римензела. А потом она с выражением прочла куплет, напечатанный в верхнем углу карты:

— Знаете, — сказала Сильвия, — школьные гимны кажутся ужасно неуклюжими, если их просто читать. Но, когда я слышу, как хор мальчиков дружно поет эти слова, они становятся удивительно прекрасными, и мне хочется плакать.

— Гм, — сказал доктор Римензел.

— А гимн написал Римензел?

— Не думаю, — сказал доктор Римензел и вдруг добавил: — Нет… Погоди. Это же новый гимн. Его написал не Римензел, а Том Хилер.

— Тот, в старой машине, которую мы обогнали?

— Ну да, — сказал доктор Римензел. — Его написал Том. Я помню, как он его писал.

— Его написал мальчик, учившийся на пособие? — сказала Сильвия. — По-моему, это очень мило. Он же получал пособие, ведь так?

— Его отец был простым автомобильным механиком в Норт-Марстоне.

— Слышишь, в какой демократической школе ты будешь учиться, Эли? — сказала Сильвия.

Полчаса спустя Бен Баркли остановил «роллс-ройс» перед «Остролистом» — неказистой гостиницей, в прошлом деревенским постоялым двором, который был на двадцать лет старше Американской республики. Гостиница стояла у границы уайтхиллской Лужайки, и из ее окон были видны школьные крыши и шпили, возносящиеся над ухоженной чащей птичьего заповедника Сэнфорда Римензела.