Иероним Ясинский - Наташка

– Маменька есть. Мы – бедные. А они очень больны и не могут стирать бельё… Не трогайте, пожалуйста, не нужно так!.. Маменька за квартеру должны. Дворник пристаёт… Нет добрых людей!.. Сваха приходила… Тоже подлая душа!

– Подлая душа? – произнёс молодой человек, улыбаясь, с блуждающим взором. – Послушай, – спросил он, – как тебя зовут?

Она сказала.

– Наташа!.. Натали!.. Прелестно! Ну, и что ж, тебе страшно?.. Скажи, тебе нравлюсь я?.. Вообще мужчины? Или вот, скажи мне, неужели ты исключительно по расчёту? И у тебя никогда не было желания узнать, что такое любовь?.. Говори же?

– Что мне говорить! – отвечала Наташка, хмурясь и протягивая к коленкам руки. – Я вам сказала – десять рублей… А оттого, что бедные… По нашему званию нечего гордиться!.. Что и честь, коли нечего есть!

Молодой человек сделал гримасу.

– Это безнравственно! – сказал он, стараясь обнять её. – Ты могла бы заработать иным путём… Например… Одним словом, мало ли профессий! Но разве можно продавать себя по холодному расчёту? Гадко, гадко! Я, конечно, понимаю, нельзя же без денег… Но это не должно преобладать. Пусть будет хоть немножко увлечения. Хорошо, что я попался. Но вдруг старик? Грязный, трясущийся, пьяный… И ему… этому… этой развалине достаётся такой свежий цветок!..

Он ущипнул её за щеку и оскалил зубы.

– Цветок! Что ж ты молчишь? – произнёс он, целуя девушку. – Скажи, пожалуйста, когда я ласкаю тебя, что ты испытываешь? – приставал он, обнимая Наташку.

– Ничего, – прошептала она тоскливо. – Стыдно мне! Так мне стыдно! – прибавила она, вырываясь, чувствуя холод ужаса, испытывая одно желание – убежать отсюда, от этого молодого человека.

– Неужели, вот я тебя целую в щеку – и тебе ничего? – продолжал молодой человек. – Скажи, приятно тебе?

– Нет.

– Что ж – неприятно?

– Да известно… Я вас не знаю…

– Плутовка! Ну, узнай. Поцелуй меня!.. Ну?!

Наташка потупилась и не двигалась, плотно прижав руки к коленкам.

– Поцелуй же!

– Господи, Боже мой! – пробормотала она, обводя глазами комнату с безнадёжной тоской, и стала вытягивать пальцы.

Слёзы закапали ей на грудь и упали на руку молодого человека.

– Что с тобой? – вскричал он тревожно.

– Так. Мы очень бедные…

– Фу, как кстати вспомнила! – с досадой произнёс молодой человек. – Уж ты говорила! К чему повторять!

– Сегодня я ещё ничего не ела… Мы такие бедные…

– Продолжай, милочка, продолжай! Ведь вот народец! Не могла она потом поесть…

Он встал.

– Я пошлю… – сказал он.

– Не надо… А что я вас, барин, попрошу. Не трогайте вы меня. А ежели вы – добрый, то дайте нам хоть пять рублей, и я вам их принесу, как заработаю. Вот крест меня убей! Барин! У вас много денег, а у нас ни грошика. Я скажу Паше, она к вам придёт, она – совсем барышня, но только я не могу. Ах, барин!

Она опять заплакала.

– С ума ты сошла! – вскричал молодой человек и, схватив её за руки, напряжённо улыбаясь, стал насильно искать её губ своими губами.

Наташка сопротивлялась, мотая головой.

– Пустите! – кричала она. – Пустите, я вам говорю!

Ей было стыдно нестерпимо, и она крикнула:

– Караул!

Молодой человек испугался и бросил её.

– Ах, ты! – бесился он, широко шагая по комнате и бросая на Наташку молниеносные взоры. – Скажите, какая комедия! Да я тебя… Нет, я полицию позову! Городовой!.. Оставайся, или я сейчас! Что это – новый вид мошенничества? Ах, ты!..

– Не боюсь я полиции! – сказала Наташка. – Я – честная. А ты – дурак! Во – дурак! Во!

Глаза её блестели, бледное лицо было перекошено. Молодой человек схватил её за воротник и не пускал. Ветхая материя затрещала. Наташке жаль стало своего добра, она изловчилась, укусила молодого человека за палец, и он сильно ударил её по лицу.

Наташка зарыдала, приложила к носу, откуда пошла кровь, конец косынки и выбежала вон.

Газ горел по обеим сторонам чёрной улицы. На Невском проспекте сновали экипажи. Окна магазинов ярко сияли. В одном из них Наташка увидела колбасы, висевшие и лежавшие в красивом порядке. Остановившись тут, она вспомнила о матери и сообразила, что поступила глупо, поссорившись с молодым человеком.

«Ах, какой у меня характер!»

Впрочем, молодой человек был так ей ненавистен, что, представляя себе его, она плакала от злости.

Становилось очень холодно. Она направилась к Пассажу. Его только что заперли, и она стала ходить по Невскому.

Несколько раз мужчины засматривали ей в лицо и отшатывались, испуганные её безобразием: кровь запеклась у неё под носом и на щеках.

Барышни с тёплыми муфтами, в щёгольских пальто, с белыми лицами, встречая её, указывали на неё пальцами и заливались хриплым смехом.

Потом барышень становилось меньше и меньше. Невский проспект пустел. На широкую панель падал свет от фонарей бледными зыблющимися лучами, и мрак расползался кругом, а в воздухе, перед самыми глазами, искрилась снежная колючая пыль.

«Хоть бы кто взял! – мечтала Наташка. – Хоть бы три рубля принести»…

Ног она не чувствовала вплоть до пояса, руки онемели. И она шла, всё шла…

На углу Знаменской улицы встретился господин в шубе. Он не заметил Наташки, Наташка сама пристала к нему.

– Возьмите меня, барин! Добрый барин!..

Он остановился, посмотрел ей в лицо и сделал гримасу.

– Чего тебе? – сказал он грозно.

– Можно вам сказать один секлет? – произнесла она застывающими губами.

– Говори!

– Возьмите меня с собою…

– Пшла!

– Барин, подарите же мне… Ну, хоть рублик! – Я голодная, я ничего не ела… Маменька больная… Барин!

Она говорила невнятно, голос её жалобно звенел в морозном воздухе.

– Рублик! Жирно, брат. А вот тебе пятнадцать копеек. Господь тебя простит! Да не таскайся… морда какая.

Он протянул деньги, но она не успела их взять, и монета упала в снег. Господин в шубе махнул рукой и скрылся, а Наташка стала рыться в снегу. Денег никак нельзя было найти.

Она встала, тупо вздохнула, повернула в Знаменскую, повернула ещё в какой-то переулок, пустынный и тёмный.

Силы оставили её. Всё тело цепенело. Переулок тянулся бесконечным чёрным коридором, и вдруг она забыла, куда идти. Воздух по временам шумел, точно вихрь рвал и комкал его. Она уже не двигалась сама, а будто какая-то внешняя сила бесцельно толкала её. Тоска сжимала ей грудь; мысли путались.

«Может, я сплю?» – думала она.

Она всё шла, сама не зная куда, мучительно ожидая пробуждения, как это бывает в тревожном сне, когда кажется, что летишь под гору, окружённый каким-то странным полупрозрачным сумраком, в котором толпятся тени без очертаний.

Но жаркая нега разлилась по жилам. Ноги точно налились свинцом. Голова упала на грудь, веки отяжелели. Шум стих мало-помалу.