Артуро Пьетри - Дождь: рассказы

— Лелита, я не могу уйти отсюда.

Дни и ночи бродит он под ее окном. Изредка заговаривает с нею, то и дело вздыхает. Робкое, стыдливое обожание.

— О чем ты сегодня думала, Лелита?

Она не ответила, капризно, по-детски наморщила лоб.

— Я шел мимо и слышал, как ты играла. Что-то такое красивое.

Он снова опустил глаза; как хотелось, чтобы эти скучные слова звучали горячо, ярко, сильно!

— Играла то же, что всегда. Этюд. Вот этот.

Она тихонько стала напевать.

Всем сердцем помнил он что-то другое, и слова девушки повергли его в смятение. Если даже она играла то, что всегда, значит, играла по-другому, ведь все почему-то изменилось — свет, воздух, расстояния, смысл слов. Что-то новое вторглось в прочный распорядок жизни. Новое, чужое и, конечно, страшное.

Он хотел сказать, что ночью слышал другую музыку, в ту минуту, когда…

— Вчера ночью.

Он сказал только это и внезапно умолк, испуганный. В самом деле, ночью она играла то же, что всегда, но проехала карета, и музыка прервалась, а потом стала совсем другой, к ней примешалось что-то странное.

Услыхав «вчера ночью», девушка вся напряглась, даже пробежал от волнения по телу легкий озноб. Она ждала рассказа о таинственном незнакомце, что приехал вчера ночью и пробудил столько сладостных грез в ее душе.

— Куда он едет? — спросила она.

— Да не знаю. Я говорю про то, что ты играла вчера ночью, — отвечал он в смущении, невольно выдав свои чувства. И тотчас увидел, что она разочарована. Отвернулась, глядит рассеянно в сторону, кажется, даже скучает. Ну конечно, ей хотелось услышать совсем о другом. Долго молчали, он в страхе, она в раздражении. Наконец он догадался — надо сейчас же что-то сказать, иначе все кончено, он навсегда будет изгнан из царства нежности и мучений, где дозволено ему было до сих пор пребывать. И, стремясь избежать нависшей опасности, заметил с притворным равнодушием: — Да, вот еще что: вчера ночью, поздно, приехал кто-то, в карете.

Она сказала с гордостью:

— Я знаю.

Но он продолжал, он мстил кому-то, он убивал призрак, нагло вторгшийся в мир его тихих грез:

— Обычный приезжий, ничем не примечательный. — Он смотрел в землю, он твердо решил не сдаваться, во что бы то ни стало погубить врага.

Она не отвечала ничего, но в глубине души горячо опровергала каждое его слово. Нет, вовсе не такой, как все другие, он приехал один, ночью, ворвался нежданный в сонную тишь городка.

— Коммивояжер скорее всего. Ткани предлагает или, может, продукты…

Нет. Если он знает точно, что это коммивояжер, почему тогда говорит так неуверенно? Она же знает только одно — приехал мужчина, а кто он, какой, ничего не известно, быть может — самый прекрасный на белом свете.

— Может, больной какой-нибудь, к врачу торопится, бедняга…

Ах нет! Зачем бы он тогда ехал кружным путем, да и не может слабый, измученный человек обладать такой странной силой, он появился — и словно гроза разразилась, небывалая тревога вошла в души, и даже неизменная ее музыка стала вдруг совсем другой.

— И потом, не все ли равно, кто он? Как приехал, так и уедет, будто его и не было.

Нет, не может он просто уехать. С его приездом что-то непонятное родилось в душе и останется в ней до самой смерти. Девушка бесшумно отошла от окна, направилась в глубь комнаты.

— Еще кто-нибудь приедет так же, как этот, а может, и не приедет, и ничего не случится.

Он все глядел в землю, медленно выговаривая жестокие свои слова, и только тогда поднял голову, когда услыхал музыку; мелодия росла, расцветала, неслыханная, небывалая. Он растерялся перед лицом этой незнакомой музыки. Такого он никогда еще не слышал. Нет, слышал. Он вдруг узнал мелодию. И тотчас понял: никогда больше не будет она играть по-старому. Он повернулся и зашагал прочь; солнце сияло, музыка слышалась все слабее, словно уходила вдаль…

Уже в дверях старуха сказала:

— Как еще что узнаю, зайду, расскажу вам.

И, плотно закутавшись в черную шаль, маленькая, сгорбленная, засеменила по улице под ярким солнцем. Глядела на тени: горбатые тени домов, дрожащие — листвы, крестообразная тень фонаря. Изредка встречался прохожий, старуха оборачивалась, смотрела вслед.

Кто-то окликнул ее из окна. Бледная печальная женщина выглядывала из-за решетки, будто узница.

— Эй! Поди-ка сюда.

Старуха подошла к окну.

— Скажи, Микаэла, он еще не уехал?

Улыбка промелькнула на морщинистом, наполовину скрытом шалью лице старухи.

— Я как раз иду в гостиницу, погляжу что да как.

— Удивительно, ты ведь всегда все знаешь, Микаэла.

Довольная, старуха снова улыбнулась.

— Откуда же? Что все знают, то и я, — сказала, приняв таинственный вид. — В городе только о нем и говорят. Вчера вечером у аптекаря говорили, на тертулии.

— И что сказали?

— Не знаю. Наверное, то же, что все говорят. Удивляются, что он ни о ком не спрашивал, что никто его не знает. А его и правда никто не знает. Во всем городе ни одна душа не ведает, кто он такой, зачем и куда едет.

— А ты его видела, Микаэла?

Видела. Вчера ночью, когда из кареты выходил. Одну только минуточку. Мужчина что надо, поглядеть приятно. И сразу чудеса начались, как только он приехал.

— Какие же чудеса, Микаэла?

— Много всякого, чудные дела творятся.

— Да скажи же, Микаэла, скажи!

Старуха оглянулась по сторонам, как бы желая убедиться, что никто ее не слышит:

— Лелитин-то кавалер не пришел под окошко.

— Да что ты?

— И еще…

— Что еще, Микаэла?

— Пока точно не знаю. После приду, скажу.

И темным клубком заскользила вдоль стен туда, к площади, где одинокая, тихая стояла гостиница.

Тени домов покрыли всю улицу, теплое солнце золотило крыши. Все те же четверо, как всегда, сидели у дверей аптеки.

— Греховная это привычка у наших жителей, — говорил священник. — Ужасно они любопытные. Приехал незнакомый человек, ну, может, и вправду немного загадочный, но нельзя же так — весь город взволнован, прямо с ума посходили.

— А кто знает, может быть, и не зря? — подхватил аптекарь. — Не раз бывало, что появление в городе чужака предвещало значительные события. Помню, когда был переворот Синих, их посланный, который поднял мятеж, как раз вот так же приехал. Ночью, один, и никто не знал зачем. А на другое утро начальник полиции уже лежал мертвый, более пятидесяти человек оказались в тюрьме, а пеоны толпами вступали в армию повстанцев.

Священник снисходительно, с видом глубокого превосходства покачивает головой:

— Такое может случиться лишь один раз, дорогой друг; ну, пусть два раза, если вам угодно. Но постоянно такие вещи не повторяются. Беда в том, что от такого пришельца греха много. Начинаются пересуды, растет любопытство. Я бы даже сказал, что всякий, кто так приезжает, — враг человеческий, хоть сам он и не виноват ни в чем и даже не знает, какую поднял кутерьму. И тем не менее получается, что эти приезжие — слуги дьявола и приходят к нам, дабы увеличить улов сатаны; вот что самое страшное и опасное.