Артуро Пьетри - Дождь: рассказы

Капитан в ярости кричал:

— Вы меня не обманете. Я видел, как вы входили в Эль Пао, вы адъютант испанского бригадного генерала. Вы офицер. И прекрасно умеете говорить. Я своими ушами слышал, как вы командовали, мне бы такой голос. Сознайтесь, скажите правду.

По крепости пошел слух, что фельдшер оказался врагом. Не фельдшер он, а офицер, консерватор, он обманул всех.

Одним из первых пришел сержант Тунапуй. Он не вмешивался, только слушал. Хладнокровный, недоступный, сосредоточенный.

Обвиняемый упорно отрицал все, что говорил капитан, он мотал головой и мычал. Капитан кричал, красный от бешенства:

— Не верьте этому человеку, он вас обманывает. Притворяется. Вовсе он не немой. Могу поклясться, что он офицер консерваторов.

К ночи решили подвергнуть немого пытке. Сержанту Тунапую было поручено исполнить приказ. Немого вывели из камеры, потащили в маленькую дальнюю каморку. Сержант приказал капралу действовать, сам же не стал дожидаться начала пытки. Избегая взгляда пленного, он поспешно вышел из каморки. Но не успел отойти, как послышался первый душераздирающий вопль, долгий, звонкий, трудно поверить, что так может кричать немой, способный лишь издавать глухое мычание. Позже, гораздо позже, когда черная ночь, пылавшая в зарешеченном окне, стала холодеть, понемногу наполняясь рассветной стынью, пришли сказать, что пленный сознался.

— Сознался он, сержант, — доложил посланный. — Ослаб и сказал все как есть. Никакой он не немой, офицер он, враг.

Ни одна жилка не дрогнула в лице сержанта Тунапуя. Он даже не удивился нисколько. Словно бы принесенная весть не была для него новой.

Вот стоит перед ним солдат, принесший весть, и сержант не спеша разглядывает его. Этот — свой. Волосы у солдата гладкие, темные, лицо цвета хорошо обожженной глины, в больших кувшинах из такой глины принято в наших местах хранить воду. У врага лицо не такое, розовое у него лицо, словно недожаренное мясо. Солдат вытянул руки по швам, вдоль синих выцветших штанов, руки сеятеля, руки батрака, свои, родные руки. У врага — не такие. И ноги у солдата короткие, толстые, в рваных альпаргатах, ноги крестьянина, ноги охотника, что привыкли бродить по горам, выслеживая дичь. И толстогубый влажный рот свой, родной, привыкший к мягкой неспешной речи, к песням под гитару. И сержант цедит сквозь зубы:

— Он — враг. Это нам урок не поддаваться на вражеские козни. — Сержант отпустил солдата и отправился с докладом к начальнику охраны. Проходя мимо больницы, не удержался, заглянул внутрь, где в углу в полутьме, в дрожащем свете свечи привык видеть силуэт немого. И теперь, казалось, там кто-то шевелился в углу, но нет, никого там не было, просто тени двигались, а может, и призраки. Никого там не может быть. А если и есть кто, то уж никак не немой и, уж конечно, не тот, кого звали Эсперандио, он вообще никогда не существовал. Сержант не видел его больше таким, каким знал. В темном углу палаты представлялся ему офицер в красном вражеском мундире, в высокой черной шапке, прямой, грозный, вооруженный. С врагом надо покончить, и как можно скорее — только об этом думал сержант Тунапуй. И, доложив кратко начальнику охраны о пытке и о том, что пленный признался, он без конца повторял, задыхаясь, охваченный странной сосредоточенной яростью, которая все росла: — Это враг… Это враг… Это враг… — Казнить немедленно.

Услышав приказ, сержант тотчас же повернулся налево кругом и вышел. Он шел мимо камер, мимо двора, где уборные, сквозь первые лучи рассвета; смертный приказ ворочался во рту, сочный, как апельсин; сержант пережевывал его с наслаждением и все прибавлял шагу, чтобы скорее настала та последняя сладкая минута, когда он выплюнет наконец этот приказ, будто изжеванную кожицу солнечного плода.

Эспаньола — название, данное Колумбом острову Гаити, открытому им в 1492 году.

«Девушка» на французском, английском, итальянском языках.

О, мое солнце (итал.).