Владимир Ладченко - Светлые аллеи (сборник)

— А вот харкаться не хорошо, — дружелюбно сказал он — А ещё передовик советской торговли. Ты вот харкаешься, а я ведь к тебе по делу.

— Ой не надо мне от тебя никакой статьи в газете! Ой, не надо — гордо заявила Люба.

— Ну статья-то почти готова. И деньги, эти 14 рублей я тебе верну.

— 15! — сказала Люба.

— Ну 15, — не стал спорить Рудольф. — Но мне сейчас не хватает на бутылку всего две копейки. Всего две, понимаешь? А 3,60 у меня есть — и он со значением потрогал свой карман.

«Какие 3,60? — изумился я — Что он несёт? У нас с ним всего по копейке на брата».

Сначала Люба была ни в какую. Видимо из принципа. Но Рудольф был настойчивым, и постепенно её уболтал, без конца показывая два пальца.

— Ну ладно уж — махнула она пухлой дланью. — Иди уж пробивай. Действительно, чего уж тут из-за двух копеек-то.

И Рудольф пошёл к кассе и, конечно, никаких денег у него не было.

— Бутылочку водки с собой — доверительно сказал он кассирше.

— А деньги-то где? — оторопела кассирша, разглядывая пустое блюдце.

— А я с Любой договорился, — тихо объяснил Рудольф.

— Люба! — заорала кассирша через весь зал — Очкастый с тобой договаривался?

— Договаривался, договаривался… — подтвердила отходчивая Люба — Пробивай!

И кассирша пробила чек, мы его у Любы обналичили и с изумрудной бутылкой водки вышли на сверкающую маем улицу.

— Учись, пока я жив, — сдержанно посоветовал Рудольф.

Я, потрясённый простотой обмана, молчал.

Но не всё в его жизни было так безоблачно. Вторая выпивка это подтвердила.

Мы с ним случайно встретились в центре, а была зима и мы из-за озверелого мороза стали как-то пить, чтобы как-то согреться. Сначала пили в студии звукозаписи у моих друзей, потом в опорном пункте милиции с ментами — уже знакомыми Рудольфа. Помню, между ментами разгорелся спор — брать или не брать взятки? И даже не так. Все были за то, чтобы брать взятки. Спорили о том, хорошо это или плохо? Все считали, что это хорошо и даже полезно, и майор, и капитан и два лейтенанта. Против был только один сержант — племянник майора, малый с бандитской внешностью, только что из деревни переведённый в город.

— Дурак ты, парень! — кипятился капитан. — В милиции таким не место!

— Да я тебя, падлу… За идеалы! — пытался расстегнуть кобуру майор и застрелить сержанта на правах родного дяди. Лейтенанты его вяло отговаривали. Все были вусмерть пьяные. Потом и у Рудольфа что-то перемкнуло и он стал убеждать ментов, что он — вор и «обнёс» уже две квартиры в 4-ом микрорайоне. Менты тоже убеждали Рудольфа, что 4-ый микрорайон — это Промышленный райотдел, а значит не их, а какого-то Федюкова, и так этому Федюкову, козлу и надо.

— Давайте лучше выпьем за первую любовь, — сказал наконец майор, разглядывая на свет бутылку.

Мы немедля выпили и майор сунул мне в ладонь кусочек сала с прилипшей газеткой. Я стал её отлипать.

— Ешь с бумажкой, сынок — сказал майор и объяснил — С бумажкой оно сытнее.

— Да? — удивился я и съел с бумажкой.

Потом мы снова оказались с Рудольфом на улице на визжащем снегу, среди непонятных городских огней. Идти домой он категорически не хотел.

— Такой серьёзный мороз! Нам просто необходимо выпить ещё — убеждал он меня и счастливо смеялся.

— Так ведь деньги… — ежась, начал я.

— Найдём! — заверил Рудольф.

И он повёл меня в ресторан «Колос», самое бомондное место нашего города. По словам Рудольфа, его там знает каждая собака и каждый будет безумно рад его видеть. Настолько безумно, что с удовольствием подкинет нам деньжат или даже пригласит за свой столик. Одним словом, говорил что-то нереальное.

Мы открыли тяжёлую стеклянную дверь и вошли. У гардероба, искрящегося норкой и соболями, сидел и грыз ногти заслуженный швейцар. Сверху бухала музыка, молодецкий голос пел про город Одессу и преступно пахло шашлыками. Мне даже показалось, что я слышу счастливое чавканье.

А Рудольф достал свой неизменный платочек и начал протирать запотевшие очки и это их спасло. Сверху сошёл какой-то лоснящийся, разгорячённый мясной пищей мужчина и, задумчиво расстегивая ширинку, направился в сторону туалета. И вдруг, увидя Рудольфа, остановился. Лицо его озарила изумлённая улыбка и он действительно очень обрадовался.

— Рудольф Иванович! Вот так встреча! — ликующе закричал мужчина. С этими словами он подошёл к нам и с восторгом два раза ударил Рудольфа по морде. Глаза Рудольфа подёрнулись туманцем.

Я тоже оторопел. «Эй! Эй! Чего вы там?» — закричал швейцар.

— Ничего, всё в порядке, дядя Миша — сказал мужчина и, пообещав — сейчас поссу и продолжим, — он ушёл в туалет.

Тут вышли ещё два мужика с продажными барышнями и тоже обрадовались встрече с Рудольфом, и тоже дали ему по многострадальной морде.

— Деньги где?! — трясли они Рудольфа, как осеннюю яблоню.

— Не успел я… Машина сломалась — хнычаще объяснил он.

Мы со швейцаром их кое-как оттащили, хотя барышни советовали оторвать Рудольфу яйца. А одна из них даже пыталась это осуществить.

— Пошли отсюда — сказал я — А то щас этот, из туалета выйдет.

И мы ушли восвояси. Дорогой молчали. Я из деликатности, Рудольф из-за стыда.

А потом я услышал, что Рудольфа положили в психушку.

И это была не тривиальная и обыденная белая горячка — профессиональная болезнь алкоголиков, а что-то похуже. Оттуда он выписался с инвалидностью II группы.

Последний раз я его видел на хоккее с мячом. Культивируется такая интересная игра в нашем городе. Стояла оглушительная оттепель, а Рудольф пришёл на хоккей в чабанском полушубке и тяжёлых сторожевых валенках — видимо не мог осмыслить погоду.

Он смотрел на меня кротким взглядом больного на голову человека. Заторможенный такой, с равнодушными, как у святого, глазами.

Началась игра, начались финты и пробросы мяча. Рудольф вёл себя неадекватно. Он не впопад вскрикивал и тихо радовался, когда нашим ребятам забивали гол. К концу первого тайма выяснилось, что перепутав формы, он болеет за команду противника.

— Наши же синие! — сказал я ему.

— А я думал белые, — застенчиво ответил Рудольф.

Я старался не лезть к нему в душу, но невоспитанность пересилила.

— Ну и как там в психушке? — спросил я.

— Нормально. Только главврач — псих — печально отозвался Рудольф.

— Кормят-то хорошо?

— Да, таблеток много — неопределённо отвечал Рудольф.

Мы поговорили ещё. Все врачихи — наркологи бросили его, переключившись на более цветущих мужчин, а у Рудольфа, как я догадался, кроме носков уже ничего не стояло. Жил он под присмотром мамы.

Не пил, не курил, стихов не писал. И от всех дел в связи с болезнью отошёл. Его газету о семейных отношениях ушлые люди перепрограммировали в порнографический вестник, поющий гимны блуду.