Сергей Нефедов - Лунная походка

У меня останавливается сердце. Я бы сказал – да и наплевать! Какое-то время, может быть, живешь, несколько лет, живешь в абсолютном вакууме информации, культуры, человеческих отношений, а за всем этим стоят открытия ошарашивающие, удивляющие, как-то подпитывающие. Не надо говорить, что можно жить без этого! Вот еще зрение портится и до ночи длится черная немигающая полоса депрессии. Живите как вам угодно, хоть в туалете, хоть в шкафу. Один не мой знакомый прожил месяц в канализационном люке, наручником подцепленный к трубе, ему не понравилось! А тут неожиданно натыкаешься в разделе «Сетевая литература» на какие-то странные строчки, то ли до того затасканные, то ли… и видишь, да ведь это, мать вашу, поэзия! То есть по-настоящему оживляющие коды, я не говорю – слова. Всего несколько строф там процитировано, быть может, из боязни автора показаться, как я, пугающе отсталым или непродвинутым, ну там с недостаточно развитым вкусом, стилем, недостаточно повернутым…

Отступление. Когда я делал как рыба ртом и соображал скоропалительно, где можно, доползя на четвереньках, вымолить таблетку нитроглицерина, мне пришла мысль просто позвонить человеку, с которым я хотел бы сказать те несколько последних слов, что мне были отпущены, жаль у меня нет телефона, да и ползти далеко, тогда я представил эту светящуюся яму с рекой вечерней, и ей до фени и мне в общем-то. Хотя, конечно, ей-то больше. И тут подвернулся отзыв об отце Мене: «Господь, конечно, может из этих камней в один миг создать новую цивилизацию. Но обидно будет, если все, что мы строили эти тысячелетия, бесследно погибнет». А что мы строили?… Потом С. Лем с его мегабитовой бомбой о всяческих странностях чужого разума, который, кстати, меня заинтересовал, и прежде чем подохнуть (задохнувшись), мне хочется прочитать эту статейку, а вдруг она да и зацепит меня.

Да и что я мог бы сказать по телефону, услышав приятную интонацию знакомого голоса, ведь если честно, я всем до фонаря, это игры; потеряешь номер, ну и х… с ним, все равно денег-то подходящих нет, всякое общение стоит денег, это понимаешь, когда помираешь… А тут просто, как нате вам: «Вот и кончен маскарад – / Полно врать! / Здравствуй, бедный мой Марат, / ты не рад?… / Что же твой доселе ловкий / язычок? / Перетянут, вишь, веревкой / Кадычок. / Моя песенка, былая / Тоска, – / Как нелепо ты свисаешь / с потолка!.. / Девки, денежки, дела – / Позади. / Это я к тебе пришла – / Погляди! / Ни записки, ни письма – / Всё, петля… / Я пришла к тебе сама! / Я пришла!.. / Но хранят нездешний шорох / Листы: / „Это я к тебе пришел, / А не ты…“»

Родионова, живет в Нью-Джерси, любимые книги «Белая гвардия» и «Московская сага»… Ну, в принципе, и она так же могла бы к нему прийти в гости (чай попить). Мы все (по-советски, по-нашему, по-капиталистическому!) так можем. Но дело в том, что Господь в один миг может создать все, а мы можем только насрать в штаны. Поэтому как-то неловко. Да и все, что я тут наговорил…

(Бумага еще есть, и это радует!)

В довершение всего я не знал их языка. Но в конце концов это не имело значения. Да, мне приходилось с ними общаться, и всякий раз это выходило само собой. У них не было ничего запретного, для них не было ничего невозможного. Иногда легким ветром повеет от какой-нибудь проходящей мимо женщины, но это веянье тут же уносится, как музыкальный обрывок. Да, это походило на полное безумие, никто не отрицает и не пытается отрицать. Разве не безумие, что жизнь, данную тебе вот так, от нечего делать, собственно, с таким большим трудом и упрямством всученную тебе (то есть тебя – тебе), всучили вместе с каким-то барахлом в виде книг, кинофильмов, плакатов, идей, убеждений, ну и чего греха таить, религии?

И вот ты весь, полностью, с головы до ног принадлежишь, оказывается, не себе, а серому веществу, управляющему тобой. Заставляющему тебя есть, спать, одеваться, справлять естественные надобности. Короче, весь этот звериный рык, скрытый под маской города, ты обязан принимать за конечный, навсегда оформленный мир, и как средневековый человечек, проткнувший головой нарисованный в духе того времени небосвод, ты оказался перед неизвестностью. Во-первых, надо бежать обратно, и еще неизвестно, что будет тебе за ущерб, нанесенный продырявливанием… На этом можно остановиться и дальше не продолжать. Потому что любой здравомыслящий человек скажет тебе примерно как ап. Павлу в Риме говорили:

– А, так ты о бессмертии, ну так мы придем послушать тебя как-нибудь в другой раз. И они правильно поступали, не лишаться же им всего, с такой кровью и потом нажитого, да и потом стыдно слушать все не относящееся к их интересам, т. е. к музыке, риторике, стихосложению, юриспруденции и пр. и пр. И вот Свифт, к концу жизни пришедший к мысли, что больше не о чем да и не с кем говорить, замолчал, и надолго, пока не зарыли. Нет, конечно, он бы еще что-нибудь мог сказать и наделать немало и даже не успеть, как говорится, остановиться на полпути. Примкнуть к какому-нибудь движению, создать, на худой конец, свое. Но как присоединиться прикажете к молчаливому истукану? Собственно, можно сказать, что он умер не тогда, когда перестал дышать, а когда перестал общаться. И правильно сделал тартуский семиотик: открыв только ему одному известный язык высших существ, он замолчал и стал самым добродушным и покладистым больным в психбольнице. Конечно, жалко было смотреть на его родных и близких, но если разобраться, то что он открыл, то он унес с собой, туда, где не бьют по яйцам и где не надо говорить, как Акакий Акакиевич, когда ему сыпали сор и порванные бумажки во время его работы на голову: – Зачем вы меня обижаете?

Отвратительная желтая бумага с вкраплением то ли опилок, то ли колбасных обрезок. Мы начали за столом честь по чести еще и не пробило семи. Но частые посещения ванной под видом покурить и доставание из-под чугунной черного зева ноль восемь быстро нас с товарищем Славой пропитали влагой героического неприятия бытия как оно есть в такой степени, что наши девушки, раскрасневшись и похорошев до полной зрелости, смеялись, если кто из нас промазывал в мелкий огурец.

За окном стояла слякоть, ранние сумерки вгоняли в пешехода неуют и отверженность. Радио бормотало «Героя нашего времени» – непроходимый образ конченого неудачника, который гнездился во всех благодаря средствам массовой информации. Мы шли от шумного застолья с перезвоном приборов и тумана духов на кухню, там я открывал антресоли и доставал коричневую шаровку. Мы отпивали с Толиком и, задумчиво затягиваясь «Примой», говорили о решительном неприятии бытия, о тайном сопротивлении гнетущему маразму, как будто мы были из другого, легированного, материала, и хихикающий дед с самокруткой пытался нас, как говорится, поддеть, он хоть и не воевал, но хапанул-то дай бог.