Сергей Нефедов - Лунная походка

О чем я думал только что, о чем, о чем? Помню полосы яркого света, и прохожие обдували меня, лаская своими неповторимыми запахами. Один рассказывал о неудобстве жить в стенном шкафу, другой плакал, стучась головой о шлакоблочный камень, еще один душил себя своими длинными грязными пальцами и падал, задыхаясь и хрипя.

О чем я думал только что, о чем? Я обязательно вспомню. Ну вот, я, кажется, припоминаю. О Господи, лучше бы я не вспоминал! Они падали друг на друга, и так как у них были связаны руки, они кусались, норовя каждый за горло.

Ну и что из того, что день был свежий как французская булка. Кажется, юбилей переезда в крохотный городишко, который когда-то давным-давно посетил Наполеон. Была жара, и русские бабы окружили его рушниками, маршал Ней намыливал ему спину, Наполеон кряхтел, а те бабы, что побойчее, поливали его из кувшинов достаточно нагретой водой. Пузо у него болталось во все стороны, о мужском достоинстве тут и припоминать не стоит. Но Наполеон был настоящий, и после отдыха, после самовара с облепиховым вареньем он даже воткнул пять саженцев ветлы в спец. ямки, которые засыпали солдаты, привязав по алой ленточке к саженцу. Теперь это необъятные дуплистые ветлы.

Гадство, и зачем я все это рассказываю. Два ребра-то у меня с трещиной, хотел на первом автобусе куда-то поехать, так меня так сдавили, я думал всё, кранты. А куда я хотел поехать, куда, куда, да никуда.

Метет, заметает зима, да и только. Снег набивается под ресницы. Хочется спать. Голуби засрали окно. Компьютер там у них украли. Так что с квартплатой облом. Пахнет пустотой скверов, глаза болят от наверное неверных очков. Хочется подскочить, уцепиться за край мерцающего сознанья. Осчастливь! Покажи красивое на посошок. Расскажи про пастуха и пастушку, танцующих там на поляне под рожок, – что, и дети у них будут такие же плясуны? а не угрюмые идиоты, живущие в бетонных коробках?

Пусть пастух и пастушка сидят на холме с кринкой парного молока и вдыхают аромат фиалок, гиацинтов, настурций, ирисов и любуются на поле тюльпанов, а не прячут свой страх под заснеженной шапкой, не вспоминают ужастики, не боятся смеха в подъезде. Они, а не мы основа мирозданья, хотя не читали они ни Деррида, ни Бодрияра, не знакомы с комнатными психозами, не ждали очередного сердечного приступа, писем с того света, где, по слухам, тоже ходят в стального цвета пальто и утром чистят зубы содой и солью, макают хлеб в растительное масло на блюдце и так же смотрят в окно, которое голуби обосрали.

Пастух и пастушка сидят на завалинке, шелестит щавель в огороде и сассапарель и фенхель и анис и тмин, не говоря о пастернаке, сельдерее, батае и юнге. За огородом, рядом с баней (а может быть во дворе, мощенном гранитной плиткой) амбар, полный конопляного масла, на полках не подшивки газет, не лекарства от судорог, а мак в мешочках, круги сыра и копчености, да, круги сыра, а не увязанные бечевкой кипы писем оттуда, где, по слухам, тоже зубов все меньше во рту, полном горечи и удивленья, что так хреново и внутри и за окном, которое голуби обделали. Пастух сидит напротив пастушки, и им весело, не оттого, что глаза не болят, и не от радикулита, только что отпустившего, как отпускают волосы, как отпускают на волю, смотри, чтобы нам потом не ловить тебя, а где ты деньги возьмешь? Пастуху и пастушке хорошо в силу правильного развития детей, не употребляющих наркоту, не пристающих с финкой к прохожим. Их дети не будут ночью падать с постели и искать обазик под звенящей кроватью, на которой нам к сожаленью нет места.

Наше место в кино, где про урожай с улыбающимся Крючковым, наше место в первых рядах на празднике в честь урожая, и это для нас пастух и пастушка пляшут на сцене. Мы толкаемся в перерыве у буфета, зыркая по сторонам в поисках переодетой пастушки. Боже мой, да вот же она – разливает пиво по кружкам, и нам весело до бесконечности, мы – хозяева жизни, пусть лишь в этом крутящемся фильме. Это ничего, что уже стучат каблуки налоговой полиции по ступеням, мы еще кружимся под музыку Дунаевского, мы еще мурлыкаем песенку из «Пятнадцатилетнего капитана» и все едем и едем по аллее с гирляндами, это ничего, что все оборвется, ты откроешь глаза и с удивленьем увидишь облезлые обои, на столе среди мусора – счета и повестки. Но это все потом, а пока мы смеемся и хлопаем друг друга по плечу – ну, как оно, ничего, все нормально? Всё слава Богу. Вот только окно. О, окно!

Под фонарями снег кажется голубым. Ты стоишь как дурак и не знаешь, куда идти. На тебя оборачиваются бегущие куда-то прохожие. Ты похож на сумасшедшего, не ведающего, как сойти с этого поезда и куда податься, когда спускаешься по заснеженным ступеням, а вдалеке город манит своими девятиэтажками. Там в подвале гонят по медным трубкам эликсир жизни, столь необходимый, особенно спозаранку. Стучат двери, хлещет вода в умывальнике. А матросы со своими кралями глядят пьяно и равнодушно с полотна местной знаменитости. Соболя, бобры, тройки; аховые барышни в пролетках с медвежьей полостью, обгоняя друг друга, хохочут на поворотах, торопятся то ли в театр, то ли в цирк, то ли в ресторацию. Под голубыми, сзелена, небесами с зимней радугой в трескучий морозец.

На картинах Кустодиева вы не встретите бобыля со штофом или кочегара с руками до полу. Там всё, изволите знать, самоценно и поглощено игрой в разудалую. Приятные мужчины, приятные женщины, приятно посмотреть. Вообще человечеству свойственно самолюбование, а что еще прикажете делать? Уж не травиться ли Кафкой?! Ни в коем разе. Долой Кафку, да здравствует Бианки! Чей-то лозунг возник из декораций. Страшно читать, что делали со священниками большевики. Ну, так не читай. Вот неутешный Шекспир, вот вечно жизни полный, сами понимаете, кто. Кто-кто, Пушкин, что ли? Ну, а кто еще-то? Так весело растоптанный Писаревым. Перед тем, как самому утопнуть в Балтийском заливе. Вот времечко-то было! И чего только там ни выкаблучивали Бердяев, скажем, или Пруст. Марсель который? Ну, а какой еще, не говоря уже про Азольского. А чем тебе этот-то насолил? Напротив. На какое-то время все эти Босхи и Мунки с неразлучными этими парочками Гоген-Ван Гог, Верлен-Рембо как-то отошли. Больное, воспаленное, требующее хирургического вмешательства сознание – весь этот мусоропровод с мусоросборником. Этот голубой вагон идет-качается по направлению к разрушенному мосту…