Петроний Аматуни - Тайна "снежного человека"

УВАЖАЕМЫЙ ТОВ. РЕДАКТОР!

Зная, что Вы любите удивительные истории, я передаю Вам нижеследующий материал с просьбой опубликовать его в журнале «Дон».

Неделю назад я получил письмо от своего друга, командира корабля Василия Ивановича Козлова, и если я не переслал его Вам немедленно, то лишь потому, что мне понадобилось время, чтобы прийти в себя от изумления.

Лично я отказываюсь от комментариев. Смею, однако, Вас заверить, что тов. Козлов, с которым я дружу двадцать лет, — человек с безукорuзненной репутацией, прекрасный летчик, налетавший два миллиона километров. До прошлого года он работал в Ростове-на-Дону, а потом переехал в Ташкент. Никто из знающих его не помнит сличая, чтобы тов. Козлов когда-либо сказал лишнее. Он здоров, годен к полетам без ограничения и никогда не страдал заболеваниями нервной системы.

Вот, собственно, все, что я хотел Вам написать, прежде чем Вы приметесь за чтение заверенной нотариусом копии письма тов. Козлова. Оригинал хранится у меня…

«ПРИВЕТ, СТАРИНА!

Пишу тебе из Кисловодска. Не тревожься, я здоров более чем когда-либо, но эти чертовы эскулапы… (далее следует несколько чисто «авиационных» терминов; я их не привожу), эти чертовы эскулапы сочинили уже столько страниц в моей истории болезни, сколько не наберется во всех томах нашего «Тихого Дона». Но — к делу.

Десятого числа прошлого месяца меня вызвал командир и коротко изложил суть спецрейса, который мне надлежало выполнить.

— В районе Южных Гималаев, сказал он. — работает научная экспедиция. Слетайте к ним и доставьте продукты, одежду и кое-что из технического снаряжения.

— Понял вас.

— Возьмите с собой бортмеханика Клинка и штурмана Бондарева.

— Понял вас.

«Слетать», старина, предстояло на несколько тысяч километров в глубь наименее исследованного района земного шара.

Полдня мой второй пилот Ваня Кузнецов (тихий юноша, которого мы в наказание за его молодость прозвали «Кузнечиком») и Володя Бондарев клеили карты и прокладывали маршрут, а радист Гриша Матвейчук запасался нужными сведениями и документами.

Ну и местность, скажу тебе! Ни приводных радиостанций, ни пеленгаторов, одни горные кряжи и горушки тысяч по пять-шесть и выше.

Загрузились. Володя Клинк заправил все баки «под пробочки», и мы взлетели. Не буду описывать тебе весь долгий путь. Главное — последний этап. Летим: высота — 5200 метров, погода — ясно, видимость — «мильон километров»…

Суровый пейзаж, старина! Темно-синие скалы внизу и льды и снега на вершинах. За бортом мороз -30 градусов, а в кабине сидим в одних костюмчиках. Отопление работает нормально, да и вообще техника нас не подводила.

Бондарев глаз не сводит с гор н все время сличает их с картой; Кузнечик потихоньку любуется пейзажем; Клинк дремлет, как многие бортмеханики в рейсе в хорошую погоду; Гриша Матвейчук выстукивает что-то своим телеграфным ключом на Большую землю, а я на штурманской линейке прикидываю тонна-километраж и примерную производительность полета.

И вдруг — бах! — пушечный выстрел, и оба мотора, дав по нескольку выхлопов, стали. Клинк мигом очнулся и принялся проверять бензокраны, показания приборов и все такое.

У меня все внутри оборвалось… Выключаю автопилот, перевожу самолет в планирование. Начинаю соображать, куда девать шестнадцать тонн нашей техники.

— Командир! — крикнул Матвейчук. — Я сейчас передаю по радио, что моторы отказали. — Я точно знаю этот район, — наклонился ко мне Бондарев. — Я не прерывал детальной ориентировки.

Кивнул хлопцам — действуйте! — и выбираю местечко получше. Но что справа, что слева — один черт: для посадки самолета местность никудышная…

Стало тихо-тихо. Машина снижается, горы все ближе, настроение падает вместе с высотой. По передним стеклам текут и смерзаются струнки крови. Здоровенная птичья лапа точно скребет когтями по стеклу.

Надо же случиться такому! Даже над Гималаями в воздухе оказалось тесно, и мы не разминулись с какой-то огромной птицей. Крылатый хищник, властитель местных небес, решил отомстить нашей технике, без труда ворвавшейся в его холодные владения…

Ах, еще бы тысчонки две высоты — и Клинк, возможно, сумел бы вдохнуть жизнь в моторы! Но где их взять, старина? «Лунные» скалы вылезают со всех сторон и растут, будто мы рассматриваем их сквозь увеличительное стекло.

Вот справа — узкое ущелье, километров на двадцать в длину, а у самого начала — его единственная пригодная площадка. Подвернули мы с Кузнечиком вправо и сели на нее с убранным шасси.

И только тогда я почувствовал усталость.

Редчайший случай в авиации, и надо же ему достаться на нашу долю! Дело было к вечеру и всего в 347 километрах от цели…

Справа — гигантская дьявольская «расческа» из черно-серых скал, слева — глубокий запекшийся шрам в могучем теле хребта, а сверху сыплются на нас трескучие сухие снежинки, гонимые морозным дыханием гор.

Но вся эта прелесть, сам понимаешь, особенно хороша, когда ты видишь ее у себя под крылом, когда вместо ноющей тишины твой слух бодрит шум моторов и когда стрелки приборов не стоят мертво на нулях…

Клинк от души повозился в носу пилотской кабины и доложил нам обстановку. Крылатый разбойник таранил нас «в лоб» и буквально вывернул паизнанку все хозяйство включения зажигания, разомкнул контакты, оборвал проводники и выключил моторы.

И вот мы одни, под крышей мира, на самом чердаке…

Конечно, мы знали, что завтра, пусть через два-три дня нас найдут, но все же картина не из приятных. Хлопцы мои держались бодро, а Кузнечик с Клинком даже начали сражаться в шахматы. Продуктов у нас вдоволь.

Спали в пилотской кабине, в меховых мешках. При посадке дверь грузовой кабины выломало, и мороз там делал что хотел.

Утро… Бондарев готовит завтрак, Матвейчук включил рацию (благо аккумуляторы целые!) и связался с Большое землей.

— Командир, — сказал он, — спрашивают: как самочувствие и сможем ли продержаться еще?

— Сможем, — ответил я. — Пусть вышлют другой самолет в экспедицию…

— Они так и делают.

— Ну и отлично. После завтрака, для поддержания духа, я предложил ребятам продолжить шахматный турнир. Кузнечик полез в грузовую кабину, где он накануне оставил доску с отложенной партией, пошарил там и возвратился с лицом, бледным, как синоптическая карта.

— Что с тобой, парень?

— Командир, шахмат нет…

— Будет тебе, Кузнечик!

— Даю слово, командир, и там… чьи-то следы…