Георгий Чулков - Омут

– У меня в Екатеринославе отец, – сказала незнакомка неожиданно. – Я к нему еду. И мачеха моя там. Вы что? Не верите?

Этот странный вопрос, прозвучавший некстати, смутил Алешу: как будто бы незнакомка сама намекала этим вопросом на какую-то возможность неправды и обмана с ее стороны.

– Как я могу не верить? Зачем не верить? – пробормотал Алеша, чувствуя, что этот вопрос ее сразу устанавливает между ними какие-то особые отношения.

– Мужчины никогда не верят, когда им правду скажешь. А когда солжешь, тогда верят, – проговорила незнакомка, несколько растягивая слова и жеманясь.

Алеша ничего не ответил, чувствуя, что то женское, неопределенное и, однако, острое, таинственное и все-таки давно знакомое, чего он боялся и к чему непрестанно влекло его, возникло сейчас рядом, как странная власть, как чародейная сила.

«Кто эта женщина? – подумал Алеша, недоумевая. – Мещаночка какая-нибудь. Неужели проститутка?»

И ему стало почему-то страшно и стыдно.

– До Ромодана два часа ехать, – пробормотал Алеша.

Незнакомка встала, уронив шарф, и приотворила дверь.

– Все спят, – сказала она. – Прилечь разве… Если вы спать не будете, разбудите меня в Ромодане. Пожалуйста.

– Хорошо. Мне спать не хочется, – согласился Алеша.

Она сняла пальто и, свернув его, положила под голову. Алеша заметил, что край платья у нее завернулся и почти до колена открылся черный чулок. Она лежала не шевелясь, и молча поблескивала глазами.

Алеша смотрел на свою спутницу как завороженный, и ему казалось, что она чуть-чуть улыбается. И эта неясная улыбка, которую Алеша худо видел, но которую угадывал, однако, волновала его и у него было такое чувство, как будто ему щекотали острием ножа грудь, где сердце.

И вдруг Алеша нахмурился и отвернулся: он вспомнил о брате и ему стало стыдно, что он способен в такую минуту думать совсем об ином и, может быть, нечистом и низком.

Незнакомка недолго так тихо лежала.

– Нет, боюсь заснуть. Вы тоже задремлете. Проспим мы с вами Ромодан, – сказала она, усмехаясь, и встала.

– Проводнику можно сказать, чтобы разбудил, если мне не верите, – улыбнулся и Алеша.

«Какая она стройная и трепетная», – подумал Алеша, любуясь девушкою, которая достала из сака зеркальце и, подойдя к фонарю, поправляла волосы.

– У вас в Екатеринославе тоже родные? – спросила она, чуть повернув голову и кося глазами на Алешу через плечо.

– Да.

– А я у тети в Киеве гостила. Только как в гостях ни хорошо, а дома все-таки лучше. Поживу дома. А вы, должно быть, удивляетесь, что я одна ночью еду. Вы, может быть, думаете, что я из таких. Говорят, что здесь на железной дороге такие девушки разъезжают.

– Что вы такое говорите! Я вовсе не думал ничего.

– А иные думают. Когда я вон там шла, меня из соседнего купе офицер к себе поманил. Только он ошибается очень. Я не корыстная. Вы мне не верите, молодой человек?

Алеша молчал.

– Можно рядом с вами сесть? – продолжала незнакомка, усаживаясь рядом с Алешей совсем близко.

– Пожалуйста.

– Я, конечно, невинную девочку из себя не строю, но только, извините, пожалуйста: у меня есть отец, ювелирным делом занимается. И мачеха есть. Мамочка моя умерла три года назад, великим постом.

– Я не знаю, зачем вы мне все это рассказываете.

– Затем, что вы на меня подозрительно смотрите, а я не хочу, чтобы вы на меня так смотрели, потому что вы мне нравитесь.

– Какая вы странная.

– Ничего не странная. Самая обыкновенная девушка, – засмеялась незнакомка. – А зовут меня Катюшей.

Она придвинулась к Алеше совсем близко и положила свою маленькую, горячую руку на его руку, большую и сильную, сжатую крепко в кулак.

– Если вы думаете, Катюша, что я интересуюсь женщинами, то вы ошибаетесь, – совсем смутился Алеша.

Но Катюша не слушала его. Она вытянула ноги и подобрала юбку.

– Какие у меня ножки стройные. Правда? Нет, я не корыстная, хотя и люблю…

– Что?

– Целоваться люблю.

Алеша высвободил свою руку из-под руки своей спутницы.

Но она как будто не заметила его жеста и, не смущаясь, спросила:

– А вас как зовут?

– Алексеем Владимировичем.

– А! Алешенька!

Поезд пошел быстрее, торопливо застучали колеса, и стало покачивать.

– От фонаря глазам больно, – сказала Катюша и быстро вскочила на диван, опершись на плечо Алеши. – Я фонарь задерну. Вот так.

От синего полумрака, от мерного покачивания вагона и близости этой нескромной мещаночки у Алеши слегка кружилась голова и приятно замирало сердце.

Катюша забралась с ногами на диван и болтала, как сорока, как будто бы они давно уже знакомы и предстоит им впереди немалый путь.

Поезд замедлил ход. Вагон дрогнул. Звякнули буфера. Блеснули огни станции.

– Это не Ромодан? – забеспокоился Алеша.

– Ничего подобного. Это полустанок какой-то.

Алеша приник к стеклу, тщетно стараясь разглядеть во мраке надпись на полустанке. Он чувствовал у самого уха горячее дыхание Катюши, которая совсем прижалась к его плечу, уверенная, по-видимому, что это ему не может быть неприятно.

– Пустите, – сказал Алеша, отстраняя слегка Катюшу, и сел в угол дивана.

– Вам со мною скучно, я вижу, – усмехнулась Катюша. – Я вам больше мешать не буду. Думайте о чем-нибудь своем.

И она в самом деле уселась смирно на другой диван и примолкла. Так они ехали, молча, минут двадцать до станции Ромодан.

Ровно в два часа ночи поезд подошел к Ромодану. Алеша взял плед и чемодан и, сухо кивнув своей спутнице, первый вышел из вагона.

Ночь была пасмурная, и неровный дождь, то усиливаясь, то слабея, налетал откуда-то сбоку вместе с диким и злым северным ветром. Не похоже было, что сейчас пост, да еще на юге.

С унылым визгом распахнулась тяжелая дверь, и Алеша вошел в зал первого класса. По стенам стояли диваны, в самом деле жесткие, как жаловалась Катюша, но и они на этот раз были заняты пассажирами, расположившимися, по-видимому, спать до утра. Храпел какой-то купец, подняв кверху красную бороду; спал, свернувшись калачиком, еврей в лапсердаке; ворочалась, кряхтя, ветхая старушка на пестрых тряпках…

За пустым буфетом спал, положив голову на стойку, белокурый малый, сам от усталости не заметивший, должно быть, как он сел так, склонив голову, и заснул невзначай.

Через комнату, гремя жестянкою из-под масла и связкою ключей, шел какой-то рабочий в лиловой фуражке с кантами.

– Мне бы лечь где, – сказал Алеша, загораживая ему дорогу.

– Нету места, – и рабочий пошел дальше, не желая много разговаривать.

– Всегда здесь так, – раздался мягкий и вкрадчивый голос Катюши, которая опять стояла около Алеши, лукаво и нежно заглядывая ему в глаза.

– Семь часов! Легко сказать! Вы уж там как хотите, – продолжала она петь, слегка жеманясь, – а я себе теплую постель найду.