Владимир Крупин - Живая вода

Поднялся ропот. Толпа рванулась в сарай, отшибла в сторону Васю Зюкина, освободила узников, раскурочила остальные бочки. Результат тот же самый: пи-пи, и только. Стали замечать, что фигуры возвращаются в исходную полноту, стандартное платье кому стало тесным, а кому просторным. Фотограф уныло щелкал, не заботясь ни о ракурсе, ни о композиции.

Стоящая у окна жена Зюкина поправила очки и произнесла:

– Физа, засветите пленку у этого мальчика.

– Светите сами, – ответила Физа.

Последними кадрами в пленке фотографа были: толстый Деляров и выцарапывающая ему глаза Дуся, Вася Зюкин в луже своей хрустальной, Афоня на крыльце дома в позе оратора. Если бы озвучить пленку, можно б было услышать, как Вася скулит, как Дуся… нет, Дусю не надо озвучивать: таким набором ядреных фраз она отшпандоривала Делярова, что даже Рая, послушав, сказала: „Годится“. Досталось и Рае. В переводе с Дусиного языка она примерно так стыдила дочь: „И когда только ты успела, когда только сплелась с этим…“ Рая выставилась на нее и ответила: „А ты свечку держала?“

Афоня же говорил вполне литературно нижеследующее:

– Наступил сентябрь. (Аплодисменты.) Так что пора подумать насчет картошки дров поджарить. (Смех в толпе, аплодисменты.) Так что попросим дорогого Александра Ивановича уважить. Александр Иванович! – Афоня обернулся: чего там.

– Он не выйдет, – ответила Варвара, – но передай: всем поможем.

Афоня недовольно сморщился.

– Я напомню вам, что Кирпиков первый начал движение за трезвость. И преуспел. Жалкие продолжатели, вроде этого разгребателя грязи (сдержанный смех в толпе), доказали только одно, нам еще надо многое понять. (С неожиданной горечью.) И вовремя.

– Для справки! – крикнул Вася. – Три минуты.

– Дать, – сказали в толпе.

– Вода была настоящая. Могу поклясться на чем угодно.

– На огне, – сказала Рая. – А вообще, – заметила Рая Михаилу, – это мне нравится.

– Вполне, – согласился тот. – Жечь будут?

Пошли за огнем.

Рядом с Афоней появилась дочка его.

– Папа, это я.

– Вижу.

– Это я, – сказала дочь и крикнула: – Не надо огня, это я сделала. Я положила в бочки по куску сахара.

Толпа умолкла. Вася Зюкин вытер пот со лба.

– У тебя что, руки чесались? – спросил Афоня.

– Сам учил, – ответила дочь. – Если, говорил, я, дочка, пьяный, то не давай мне ездить, сунь в бензобак сахару. А они все были как пьяные.

– Выше пояса вся в меня! – гордо объявил Афоня.

Принесли факел и, не зная, что с ним делать, встали у крыльца. И его пламя в наступивших сумерках осветило седого старика – Кирпикова. Он вышел, постоял немного и в полной тишине (только шипел факел) спросил:

– Но если вам так нужна вода, что же вы не сорвете пломбу с источника? Это же просто.

– Какой умный, Александр Иванович, – ответили ему. – Сам срывай.

– Копаем в порядке общей очереди! – крикнул Афоня. – Платим по совести! – И он треснул своим пудовым кулаком по перилам крыльца.

Крыльцо зашаталось, затрещало, покачнулся дом.

– Землетрясение! – завопила Лариса.

– Ты что, больная? – спросила ее Рая.

Но уже все видели, как повалилась труба, посыпался кирпич. Земля под ногами колебалась. Факел уронили. Мигом высадили ворота, сломали забор и отбежали на твердое место. Спаслись все. И уже издали наблюдали, как переламывается в хребте крыша, оседают дворовые постройки, взвивается пыль и слышен подземный гул. В три минуты все было кончено. Афоня с удивлением разглядывал свой кулак.

– Землетрясения доказывают, что земной шар молод, – говорил любопытным Михаил Зотов, – вот если нас перестанет трясти, вот будет страшно.

Рая держала Михаила под руку: „Союз алгебры и гармонии“, – говорила она.

Хватились Делярова – нет. Надо искать – никому неохота. Писать акт – никто не требует. Так и плюнули.

И вдруг.

И вдруг в том месте, где плюнули, зашевелилась земля, раздвинулись покровы, зашипело. И едва успели отбежать, как вначале со звуком отхаркивания, потом с шипением и свистом вырвался из земли и начал расти бесцветный фонтан. Вершиной он успел захватить закатные лучи, и окрашенная ими влага падала обратно. Запах спирта обхватил всех. Сверху лилось, лужи росли под ногами.

Фонтан разрастался. И все видели, что это чудо природы, этот грибкообразный ужас есть спирт.

– Лакай! – закричал Вася, кидаясь на четвереньки.

– Поджигай! – заорал Кирпиков. – Марш отсюда! – Он выхватил факел. – Поджигаю!

Никто не отошел. Вася уже по-собачьи лакал. К нему, на четвереньки тоже, кидались другие. Заплакал чей-то ребенок.

– Ну, тогда прости, Господи, – сказал Кирпиков. – Этого мы и заслужили.

Размахнулся и бросил факел в фонтан. Но спирт, и по всему было видно, что это чистый спирт, не вспыхнул. Факел погас.

Волшебная вода, видимо, еще действовала, Васю вырвало. Также других.

– Сашка! – кричал Афоня. – Хоть ты попей. Глотни, Сашка!

– Не хочет он! – отчаянно кричал мокрый Вася. – Мы не можем, а он не хочет. Пропадает добро. Бочки, где бочки?

– Посмейте только! – кричала дочь Афони. – Я снова сахара положу.

– Выпью, – громко сказал Кирпиков, и шипение и свист фонтана притихли. В руках Кирпикова оказался граненый семикопеечный стакан и сразу стал полным от брызг.

– Саня, – говорила Варвара, – Саня, не надо, не пей. Не пей, Саня. – Но муж отстранил ее, и она взмолилась небесам, закрытым от нее и от всех багровой шапкой спирта: – Господи, за что нам такое? Выпросил дьявол у тебя, Господи, светлую Русь и мучает ее…

– Но любо же, братия, и пострадать за нее, – закричал Кирпиков и обратился к стоящим на четвереньках, а их уже накопилось порядочно: – Встаньте! Глядите, ведь вы у пропасти. За трезвость вашу пью, за спасение!

И он поднес к губам стакан и только хотел пить, как в стакане ничего не стало. И все осветилось.

Оказалось, что это солнце, и хотя была ночь, оно вышло в зенит и грело так, что фонтан стал испаряться.

– Не щиплись, – говорила Рая, – и я сама вижу: не сплю.

– А лучше бы нам переспать это дело, – ответил Зотов, – тут недолго и до последнего дня Помпеи.

Тяжелая, неохватная взглядом туча закрыла окрестности, закрыла солнце. Медленно разворачиваясь, шевелясь в оплетке молний, она уходила на восток со средней скоростью среднестатического человека.

Прошла ночь.

Утром по радио диктор говорил о погоде и в конце сказал: „Влажность воздуха – девяносто шесть градусов“. Еще по радио сказали о невиданном в веках случае резкого испарения воды озера Байкал. „Последняя самая светлая, самая чистая на планете вода поднимается в воздух, образует гигантскую грозовую тучу и движется на запад“.

„Громам греметь оттудова, кровавым лить дождям…“

Когда через три дня прибыла комиссия за контрольными анализами воды, то узрела на месте зюкинского дома обширный провал, куда рухнул и дом Васи, и собачьи конуры, и запломбированный источник. Над провалом лениво извивался дымок.