Владимир Крупин - Живая вода

– Уважаемый председатель, – председатель собрал бумаги и ровнял их, пристукивая о стол, – уважаемые члены симпозиума. Я просто спрошу уважаемого господина баптиста. Спрошу, почему он решил, что нас надо учить тому, как… – Она оглянулась на председателя, тот выразительно посмотрел на часы. Женщина справилась с волнением и заговорила спокойно, даже назидательно: – Почему кто-то вдруг решил, что учение Христа надо развивать? То, что в Россию без конца едут и учат нас жить, мы к этому привыкли, но есть вещи святые, неприкосновенные. Вас, господин баптист, оправдывает немного то, что вас, по-моему, никто, кроме меня, не слушал. (Точно не слушали.) Разве Иисус Христос в эпоху, как вы выразились, компьютерного мышления стал, прости, Господи, иным? Как понять ваши умозаключения о том, что нигде в Евангелии нет намека на общение Христа с ведущими представителями науки и культуры того времени? Что в числе апостолов не было ученых, а были неграмотные рыбари? Конечно, была тогда уже культура Греции и Рима, и Александрийская библиотека была, школы Дамаска, Каира. Ну и что? Это же все было языческое.

– Время, – сказал председатель.

– Главный посыл баптиста в корне неверен, – четко говорила женщина. – Как это развивать учение Христа, как это трансформировать применительно к современности? А завтра будет другая современность. Опять трансформировать? Такие заявления – издержка неправославного мышления.

– Спасибо, – сказал председатель. – Перерыв.

Я оглянулся – для кого она говорила? Баптисту чего-то шептал переводчик, баптист сделал жест в том смысле, что ничего этим русским не докажешь. Зал пустел. Женщина шла к выходу по ковру между рядами. Я поклонился ей. Она взглянула. Лицо ее было в легких розовых пятнах. Глаза ее не искали сочувствия – ясно, она объединяла меня с этим залом.

– Простите, что пришлось говорить вам, а не мне, – сказал я.

– А, зачем только сунулась! Кому это здесь надо?

– А что, баптист так и сказал, что учение Христа надо развивать?

– Он хуже сказал.

– Бог поругаем не бывает.

– Это так, – согласилась она. – Но Бог молчанием предается.

Мы уже вышли и стояли в прокуренном фойе.

– Знаете, – я стал оправдываться, – я его не слушал. Я их не слушаю после одного случая. – Я пересказал историю с вопросом специалиста по России о том, почему же архиереи с бородами. Она улыбнулась. – Это мне надо было возражать. Хорош мужчина, отмолчался, а женщина пошла под пули.

– Ну что вы, вы преувеличиваете. Здесь очень душно, я выйду на улицу.

Она, кивнув в легком поклоне, ушла. Мне хотелось пойти за нею, а я вдруг застеснялся. Я не понял ни ее возраста, ни того, красива ли она, только поразило вдруг ощущение, что стояла рядом, вот тут, и нет. На меня налетела длинноногая устроительница:

– Вы получили талоны на обед? Где ваш знак? Надо носить.

Она говорила о карточке с фамилией, которую давали для прикрепления к пиджаку. Вот уж чего я терпеть не могу – этих карточек, да еще и с фотографиями на груди, что-то в этом лакейское.

"Уйду! – решил я. – Уйду и сегодня же уеду, сегодня же!" Я представил долгий петербургский вечер до поезда. Как его прожить? В гостинице? С участниками симпозиума? У выхода продавали билеты в театры. Нет, на театры у меня аллергия. Вот билеты в капеллу, я помнил ее по ее приездам в Москву. Билеты на сегодня – Бетховен и какой-то Орф. "Это сокращенно от Орфей? – пошутил я. – Мне два". Почему я взял два? Я оделся, вышел на улицу. Солнце сияло. "Погода шепчет: бери расчет", как шутили мы бывало. Но чего-то не шутилось. Я посмотрел на билеты, положил их на подоконник здания и побрел по улице. Какое-то томление поселилось во мне. Куда я шел, зачем вообще я в этом городе, на этой болтовне, зачем я вообще занимаюсь глупостью никому не нужной науки? Вдруг я понял, что все дело в том, что она ушла.

Я обнаружил себя на пространстве у Казанского собора. Куда идти? Прикрыв глаза, я прислушивался к себе: что делать?

– И вы на солнышко вышли, – услышал я. – Правда, оно у нас такая редкость.

Она! Я растерялся и торопливо объяснил:

– Да вот стою и не знаю, куда пойти. Я совсем Ленинграда не знаю. Не могу, кстати, привыкнуть к новому имени.

– А я никак не называю. Город и город. "Поехала в город", "была в городе".

– А где храм Спаса-на-крови?

– Вот так, через Невский и так. Рядом. Три минуты.

"Что ж тебе, три минуты на меня жаль потратить?" – так я подумал, потом оправдал ее, ведь шла же куда-то по делам.

– Я еще хотел вам рассказать не только про архиереев с бородами, но и про певца, может, вы слышали интервью его по телевизору?

– Я телевизор не смотрю.

– Да я в общем-то тоже почти что. Но тут интересно. Он говорит: я живу в России и захожу иногда в православные храмы. Но так как я еврей, то, приезжая в Израиль, надеваю ермолку и иду к Стене плача. А недавно, говорит, я был в арабской стране и молился Аллаху.

– Теперь вообще новая всемирная религия насильно внедряется. – Она никак не оценила ни певца, ни мой о нем рассказ. – А вы часто бываете в Лавре? Троице-Сергиевой. Вы в Москве живете?

– Нет, не часто. Только по работе. Живу в Москве, но я по корням не москвич, – стал я как будто оправдываться. – Из Сибири. А вы часто бываете в Лавре?

– В здешней – да. А в Сергиевом Посаде?… Нет, Москву тяжело переношу. Но вообще, я бы в Москве жила только из-за того, что Лавра, преподобный Сергий близко. А так Москва тягостна.

– Уверяю вас, что город "из тьмы лесов, из топи блат" вельми тягостен тоже. Простите, если обидел.

Она распустила узелок тонкого платочка, концы платка высвободила, они вытянулись вдоль светлых пуговиц.

– Что вы, нет. Я, знаете, со страхом даже вижу, что из меня уходит любовь к городу. Осталось несколько мест, которые меня поддерживают: Лавра Александро-Невская, Карповка и Кронштадт, Смоленское кладбище, блаженная Ксения и Никольский морской собор. Вот все. Конечно, и Казанский. – Она оглянулась. – Но очень большой, парадный.

Она как-то сникла.

– Вы торопитесь? – спросил я.

– Да.

– Вам в каком направлении?

– Мне на остановку.

Мы пошли к проспекту.

– Если вы в храм, то так и так.

– А храм Спаса-на-крови в ваш список не входит?

– Он войдет, когда в нем служба будет. А пока только и говорят о чудесах реставрации. Александр же Второй. Царь-мученик. Конечно, я за канонизацию Николая, и особенно наследника, но Александр? Такой царь! Благоденствие России, отмена крепостного права, Европа при нем знала свое место. Мученическая смерть. Вы там, в Москве, поднимайте этот вопрос. Ой, мой номер. Ой, нет. Вот слепая.

– Скажите, Орф – хороший композитор?

– "Кармена Бурана"? Это… это не просто прекрасно, это необъяснимо. Ну вот, теперь мой уж точно.