Дукенбай Досжан - Шелковый путь

В Гумбез Сарае, в тронном зале Дияр, наместник и правитель Отрара Иланчик Кадырхан один взвешивал на весах ума все свои вчерашние действия и решения. С утра он в нетерпении ждал кого-то. Из Испиджаба, родного города прославленного поэта, прорицателя и софы Ахмеда Яссауи, умершего сто пятнадцать лет назад, ждали порученца-посыльного. Время уже клонилось к вечеру. В тронном зале стало сумрачно, значит, солнце находилось уже ниже округлых окон, а порученец все не появлялся. Правитель в предчувствии чего-то недоброго не находил себе места. Перед его глазами вновь прошли вчерашние посетители: краснолицый старик — старшина купеческого каравана, Добромир из новгородских топей и озер, дурак и горлодер Билгиш Туюк-ок, непутевый посол из страны Сабр, над которой нависла угроза, монгольский посланник Уйсун, хитроумный ляшкер из Хорезма. С промелькнувшей на лице улыбкой вспомнил правитель юного поэта Хисамеддинa, который теперь, должно быть, дописывает в книгохранилище свою книгу; вспомнил он и своего сладкоязычного, мудрого гулама-визиря Исмаила Жаухари…

Отворилась задняя дверь дворца, и вошел долговязый флегматичный векиль [18] Смотритель дворца. , родом из Индии. Остановился у порога, приложил правую руку к груди, отвесил поклон, безмолвно прося разрешения обратиться к повелителю. Со сдержанным достоинством и даже величием держался векиль. Кадырхан подал знак, и векиль выпрямился, оставив, однако, руку на груди.

— Из Испиджаба прибыл гонец.

— Вести худые или добрые?

— Добрые! Наместник Испиджаба готов беспрекословно выполнить ваше желание. Он велел передать: «К пиршеству все готово: воины отобраны, дастарханы расстелены, народ в сборе, ждем высоких гостей Большого шанрака [19] Подразумевается сбор степных родов. (Шанрак — буквально: верх остова юрты.) , чтобы начать соревнование батыров». Гонец ждет у порога, мой повелитель…

Иланчик Кадырхан, услышав донесение векиля, обрадовался и в порыве чувств едва не встал с трона. Весть была действительно важная. Издавна в степи Дешт-и-Кипчак проводился раз в три года всеобщий пир, традиционный смотр воинов и соревнование батыров. На этом грандиозном представлении воины различных племен демонстрировали свои силу, удаль, ловкость, высокое воинское умение. Испытывались также умение и верность военачальников. Ристалища кончались грандиозным пиром, превращаясь во всеобщий праздник степи. Батыры, обнимаясь грудь в грудь, клялись в вечной дружбе, старики решали сватовские дела, укреплялись родственные узы и межплеменные связи. Праздники проводились поочередно — каждый раз в другом городе. И правитель намеченного города, знаменитые бии и богачи-толстосумы брали в таких случаях все расходы на себя: организовывали игры, резали скот, принимали и одаривали гостей, награждали победителей состязания. Иные близорукие мелочные беки и скряги не позволяли проводить игры доблестных мужей в своих владениях. Их пугали расходы, хлопоты, возня. К тому же опасались возможных споров и драк, ведущих, как правило, к тяжбе, долголетним распрям, междоусобице. А кому это нужно? Большому шанраку необходимы мир и единство. Мелкая грызня способна только исподволь подрывать кипчакское могущество. Потому и обрадовался так согласию испиджабцев правитель Отрара, неизменно ратовавший за мир в степи. Весть из Испиджаба свидетельствовала о единстве, о том, что Кадырхан — главный среди правителей степи — еще не упустил поводья из рук, что страна кипчаков остается, как и прежде, единой и сильной. Значит, можно будет противостоять нависшей опасности.

Да, вновь соберутся славные сыны кипчаков на голубом перевале Косеге. И всколыхнется степь, дрогнет земля от удали и силы доблестных батыров! Нет, не угас дух предков, еще бродит в жилах потомков их буйная кровь!

Он резко поднялся, хлопнул в ладони, кликнул векиля:

— Завтра ночью с верными воинами отправлюсь на Косеге. Распорядись немедленно отправить гонцов-шабарманов из Большого шанрака в главные города и крепости Дешт-и-Кипчака.

Он подробно перечислил эти города: в Сауран, Сыгынак, Шабгар, Тараз, Бузук, Ак-тюбе, Баба-ата, Карнак, Суткент, Кара-суан, Оксыз, Тектурмас, Келин-тюбе, Кумиян, Мейрамкала, Корасан, Бесик, Огуз-кент, Шар Дарбаза, Жаухар, Жент, Жанкент, Яенгикент. Пусть спросят гонцы: не пошатнулась ли уверенность у воинов, туго ли стянуты пояса джигитов, крепки ли копыта тулпаров, — все это суждено узнать на голубом перевале Косеге. Про себя же думал о том, что ничего лучше такого и племенного сборища с военными играми не сможет служить проверкой накануне предстоящих событий. Враг, нависающий над кипчакской степью, был неведом. Никогда еще не приходили сюда воины монгольского кагана…

Векиль низко поклонился и попятился к двери.

Отрадное сообщение взволновало и ободрило Кадырхана, словно свалился с плеч тяжкий груз. Мрачные думы сразу рассеялись, он натянул на плечи сползавший шелковый чапан. Неслышно отворилась западная потайная дверь дворца, и правитель резко обернулся. Смуглый старик визирь в остроносых кожаных галошах ступал осторожно, как кошка, по ворсистому, мягкому ковру.

— Гонец все еще стоит у входа, мой повелитель.

— Почему? Или мало ему коня в награду за добрую весть?

— Говорит, что надобно сообщить хану нечто важное.

— Позови!

Визирь тихо вышел. Повелитель продолжал неподвижно стоять посередине тронного зала. Интересно, что желает ему поведать гонец из Испиджаба?.. В створку раскрывшихся чугунных дверей хлынул поток багрово-красных лучей заходящего солнца. Казалось, волна желтоводной Инжу захлестнула зал. Точно плывя в этой волне, вкатился шарообразный человек, напоминавший оранжевую тыкву. Кадырхан насупился. Круглый человек подкатился ближе, сделал странное движение: то ли поклонился, то ли, наоборот, откинул голову. И вдруг заговорил — крикливо, бабьим голосом:

— Я вестник, но уста мои были доныне закрыты для плохих вестей… Должен сказать. По пути сюда я увидел чудовищное знамение… Увидел… увидел в степи Атрабата одинокого коня с окровавленной грудью… И барабаны смерти на нем. Такое всегда бывает перед бедой…

Вестник говорил, словно выдавливая из себя слова. Видно, волновался гонец, боялся ханского гнева.

— На передней луке седла два барабана!.. — повторил он.

Иланчик Кадырхан стоял неподвижный, молчаливый. Тяжелые складки избороздили его лоб. Он словно бы услышал вдруг грохот двух призывных барабанов, представил кровавую сечу. Свистят сабли, храпят кони, катятся по земле отсеченные головы батыров, рвут на себе волосы безутешные вдовы, падают, хватаются за решетки юрт. И плачут, плачут сироты; от такого несчастья вырастут они слабоумными и хилыми… Вот этого коротышку гонца, должно быть, тоже в детстве подшибло, задавило горе, унижение сиротства.