Дукенбай Досжан - Шелковый путь

У ворот Иланчик Кадырхан натянул поводья, повернулся к Максуду:

— С аламанским проводником поговорю вечером сам. Поезжай в Гумбез Сарай и не упускай из виду Бадриддина. Чтоб не посмел от нас улизнуть,

Они разъехались.

Проехав городские ворота, Иланчик Кадырхан сразу повернул к восточной части, к заповеднику святого Кишкиша, где находился дворец ханши. Еще днем векиль-индус предупредил повелителя, что ханша неожиданно прихворнула. Кадырхан решил проведать верную супругу.

Он зажал шенкеля, пустил коня крупной рысью. Перегретый городской воздух теснил грудь, и правитель с тоской подумал о вольном степном просторе, о далекой молодости, когда он без оглядки мчался по полынной степи, пьянея от собственной удали и свободы. Да-а, тогда он был молод и гибок, как ивовый прут, горяч и порывист, добр и наивен. Никакие заботы его не тяготили. А теперь он огрубел, зачерствел душой, покрылся коростой, точно старый карагач, стал суров с друзьями, беспощаден к врагам, замкнут и мнителен. И жар в крови заметно угас в последнее время: не привлекает его супружеское ложе, все реже наведывается к богом данной жене. Более пятнадцати лет живет он с благоверной Бике душа в душу. Ни разу не промелькнула между ними тень раздора. Наоборот, с годами она кажется ему красивей и желанней многих юных наложниц в ханском дворце. Своими достойными поступками, лаской и вниманием, заботливостью и понятливостью она точно приворожила его. После долгой разлуки и утомительных походов они встречались каждый раз так же, как и в те юные годы, когда в них еще бушевала неутоленная страсть. Обнимая его, она нежно ворковала: «Мой ангел, твои ладони горят, твои объятия меня обжигают…» «Это оттого, что я соскучился, истомился по тебе, душа моя!» — отвечал он. Радость и восторг, душевную умиротворенность приносили им эти нечастые встречи.

Всемогущему наместнику послы далеких стран нередко привозят в дар обольстительных безгрешных наложниц. Находясь в походах, хан, бывает, утоляет жар желания в объятиях чужеземных красоток. Зная это, Бике, однако, никогда не устраивала скандалов, не изводила, не донимала мужа мелочными придирками и подозрениями. Молча сносила она обиды, подчиняла чувства трезвому рассудку. А при встречах щедро изливала душу, лаской и любовью гасила горечь разлуки, тоску и ревность. Доверчивостью и искренностью подстегивала она его страсть.

Только одно обстоятельство порой омрачало пылких супругов — бесплодие Бике. Кадырхану грозила опасность остаться без законного наследника. В первые годы никто из них не обращал на это серьезного внимания, но постепенно назойливые думы о бездетном браке клином вошли в их отношения. И все чаще казалось Кадырхану, что именно этим объясняется его охлаждение к супружескому ложу.

Иланчик Кадырхан подъехал к дворцу ханши, спешился, бросил повод приковылявшему евнуху со старушечьим лицом. Широким, энергичным шагом поднялся он по мраморным ступенькам. Ворота распахнулись перед ним, еще один бабьелицый евнух согнулся в покорной позе. Повелитель сбросил верхнюю одежду, дал ее евнуху и направился во внутренние покои ханши. Евнух осторожно кашлянул. Повелитель обернулся и увидел на плоском лице евнуха явное желание что-то сказать.

— Господин! — женским голосом пропищал евнух. — Ханша сейчас не одна.

— Служанка, что ли, сидит возле больной?

— Нет, мой господин! У ханши находится табиб.

Иланчик Кадырхан внутренне весь съежился. «Странно! Почему она меня не предупредила, что вызвала лекаря? Слуги бродят по двору, слоняются по коридорам, а она заперлась с лекарем…» Нехорошее подозрение вдруг шевельнулось в нем.

— Открой! — резко приказал он евнуху, который держал большой ключ наготове.

Тот в испуге бросился к чугунной двери, открыл замок и отпрянул в сторону, выгнув спину колесом.

В покоях было сумрачно, круглые окна занавешены. Иланчик Кадырхан направился в глубь дворца к ложу ханши. Он хотел было рывком отшвырнуть тяжелый бархатный полог, но удержался. За пологом зашевелились, задвигались, услышав, должно быть, его шаги. Занавес колыхнулся. Кто-то начал совать ноги в кожаные кебисы. Послышалось легкое покашливание. Голос был мужской. Края полога шевельнулись, и оттуда вышел мужчина. Он повернулся спиной, аккуратно соединил края занавеса и опять негромко кашлянул. Иланчик Кадырхан схватился за кинжал. Мужчина оглянулся, огненным взглядом точно пронзил повелителя. Кадырхан смутился: взгляд табиба мог, пожалуй, укротить и разъяренного зверя. Не спуская с хана глаз, табиб промолвил:

— Ханше необходим покой. Не мешайте ей. Она сильно заболела, и я выдавил хворь.

Табиб взглядом указал ему на дверь. Повелитель от неожиданности не сразу пришел в себя и послушно пошел за лекарем в просторную светлую комнату. Только здесь он увидел, что табиб — маленький, сухонький старичок с реденькой, совершенно белой бороденкой, сутулый, узкоплечий, в крохотной кожаной шапчонке на голове. Он был похож на хрупкий кустик устели-поле: казалось, подуй — и он взлетит, упорхнет, укатится. Ревность, только что обуявшая правителя, теперь прошла. Его особенно удивляли глаза табиба. Была в них странная, необъяснимая сила, поражавшая волю того, на кого падал этот острый, пронизывающий взгляд. Встречаясь с ним, повелитель чувствовал оторопь, дрожь пробегала по телу. Эти колдовские глаза и спасли старичка от верной смерти. Еще бы мгновение, и повелитель заколол бы его в приступе слепой ярости. А теперь он не мог даже поднять руку. Покорный, безмолвный, стоял он возле сгорбленного старичка. Торчавшего поодаль евнуха он жестом прогнал прочь.

— Ханша серьезно больна, — тихо произнес табиб, когда они остались вдвоем. — Если не приняться спешно за лечение, то она может вскоре угаснуть.

Повелитель испугался. Старичок достал четки и стал, привычно щелкая, перебирать их. Веки его были прикрыты, и Кадырхан теперь смело глянул ему в лицо.

— Понимаю, сынок, о чем ты хочешь спросить. Единственное лечение — почаще навещай ханшу. Да, да! Почаще…

Веки табиба медленно разомкнулись. Повелитель поспешно отвел взгляд. В это мгновение он подумал о множестве неведомых, необъяснимых, не взвешенных на весах разума тайн и чудес на этом свете. Теперь он сам убедился в существовании каких-то потусторонних, колдовских сил, способных — помимо копья и меча — лишить простых смертных воли, сделать храброго трусливым, а острую саблю — тупой. Эта мысль его поразила. Она неумолимо влекла его в пучину…

Пятеро всадников ехали всю ночь, не давая коням передышки. Путь из Карикена до поймы реки Шу продолжался уже десятые сутки. Кони шли по каменистой тропе, и Ошакбай догадался: приближались Таласские горы. Пленный батыр был измотан вконец. Он уже не находил себе места на крупе лошади, тело зудело, горело, словно раны были посыпаны солью, от голода постоянно кружилась голова, перед глазами плыли разноцветные круги. Лихоимцы, взявшие его в плен, на дню останавливались раз по пять, подкармливали коней и сами, растянувшись на траве, доставали из торб и ели вареное мясо, твердый как камень сыр. Жевали подолгу, не торопясь, а Ошакбаю ничего не давали. За ночь, при бодрящей прохладе, лошади покрывали огромное расстояние. Кто знает, сколько проехали они. Кипчаки измеряют путь лошадиными переходами.