Дукенбай Досжан - Шелковый путь

Главный караван-баши, конечно, и представления не имел об отрарских зодчих, сумевших поставить город на таком месте, откуда он обретал многоликий вид. Когда до города осталось расстояние, равное конским скачкам, Омар остановил стремительно шедший караван и приказал сделать привал на обочине дороги. Здесь был плоский такыр, где трава почти сплошь была вытоптана копытами животных. Погонщики опустили верблюдов, всадники спешились.

Омар решил совершить ритуал прощания с Великим Шелковым путем. Первым долгом сам караван-баши, а за ним все погонщики и слуги, усевшись за лежащими верблюдами, совершили омовение: ополоснули руки, прополоскали рот. Перед огромным черным дромадером, громоздившимся впереди каравана, расстелили молитвенный коврик — жайнамаз. Черный дромадер и ослепительно белый, из шерсти ягненка сотканный коврик оттеняли друг друга. Караван-баши снял кебисы, встал на край чистого паласа и застыл, вытянувшись в смиренной позе, сложив руки на груди. Остальные опустились на колени длинной цепью вдоль дороги. Глухим, торжественно-монотонным голосом караван-баши начал громко читать двадцать вторую суру Корана, именуемую «Дорога». Гортанная молитва проникала в сердце, заставляла съежиться кожу на голове. Стихи звучали печально, как скорбная прощальная песня. Караванщики слушали с благоговением, со слезами на глазах.

Нелегко прощаться с Шелковой дорогой. Великая дорога — мать путника. В далеком пути — добрая заступница, в близком — задушевная собеседница. Она водит нас по всему свету, по самым неведомым закоулкам судьбы, изматывает нас, а порой одаривает желанной встречей с далекими и близкими людьми. Она мудрая наставница, что за руку вела самого прародителя нашего. Вместе с нами она встречается и с добрыми друзьями, простирающими к нам свои щедрые объятия, и с коварными разбойниками, подстерегающими нас в засаде. И беды, и напасти делит она с нами. Пройдет-проедет по ней неудачник, назовет ее дурным именем. Порой одни названия ее страх нагоняют: «Вражья дорога», «Волчье место», «Разбойничья тропа». А ведь не она, дорога, виновата. Виноваты люди, проезжавшие по ней. Но мудрая мать все прощает, все покорно стерпит. Великодушие ее поистине безгранично. И лихой бродяга, который, вздымая пыль, галопом скачет по ней, и ненасытный торгаш, изъездивший ее вдоль и поперек, — все ее сыновья. Всех она любит, всех балует, всех на своем хребте носит. Приведет, не давая заблудиться, в невиданные, неслыханные страны, познакомит с хорошими людьми, подружит и породнит. Не будь ее, дороги, не узнал бы ты горячего дыхания родного края, сладости плодов родной земли, не различал бы плохое и хорошее, высокое и низменное, не познал, не испытал бы на чужбине великую скорбь, тоской по родине именуемую, не оставил бы потомкам мудрого завещания и речения.

Да какие там завещания! Какие мудрости! Жизнь, прошедшая без дороги, — и не жизнь вовсе, а так, одно жалкое, слепое прозябание. Без Великой дороги, без Шелкового пути не было бы на свете золотой колыбели казахов, священного остова народа, красы и гордости его — несравненного Отрара. Она, Великая дорога, породила его. Она — его щедрая и благодатная мать…

Глухой, протяжный голос караван-баши Омара вдруг задрожал, сорвался. Наклонившись, он сгреб с края молитвенного коврика горсть земли, благоговейно поднес ко лбу, омочил ее слезами. Так выразил он свою сердечную благодарность Шелковому пути и простился с ним, старым, верным другом, с которым разделял немалые тяготы и скупые радости, уповая на будущее.

Караван простился с Великой дорогой, но люди все оглядывались назад, подавленные разлукой.

В город в качестве послов Омар отправил Хаммаля Мераги и Амин ад-дина Хереви. С ними он послал повелителю щедрый дар, поклон и добрые пожелания, прося разрешить въезд в город. И если наместник позволит каравану вступить в Отрар, Омар твердо намерен исполнить грозную волю кагана, ради которой все они вынесли безмерные лишения и муки, преодолели, рискуя жизнью, столько опасностей. А кагану угодно было знать численность кипчакского войска, силу его оружия, слабые места в обороне знаменитого города. Владыка Востока хотел пошатнуть твердыню, какой являлся Отрар, стоявшую на пути грядущего монгольского нашествия. Омар встал на страшный путь предательства родного края…

К обеду вернулись послы, доставив соизволение правителя города, состоящее из двух слов: «Въезд разрешаю». Длинный караван рекой хлынул через Золотые ворота. Вступая в город, караван-баши еще раз невольно бросил взгляд назад. Там, за крепостной стеной, простирался Великий Шелковый путь, и Омару-ходже непонятно почему вдруг померещилось, будто он залит кровью. Сердце его дрогнуло в ужасе.

Шел шестьсот пятнадцатый год по хиджре, или одна тысяча двести восемнадцатый от рождения Христа, а по казахскому летосчислению очередной год барса, месяц кукушки. Правитель Отрара Иланчик Кадырхан приступил к осуществлению высочайшей воли шаха шахов Мухаммеда из Хорезма. Надлежало немедленно обезглавить четыреста пятьдесят караванщиков, прибывших с Востока. Все они — купцы, погонщики и слуги во главе с послом Омаром-ходжой, оказались лазутчиками, шпионами кагана, и головы их теперь не имели даже цены гнилого кавака, Весь товар — драгоценности, меха, слитки золота и серебра, навьюченные на пятистах верблюдах, — следовало доставить в Бухару. Шах Мухаммед незадолго до этого «обновил постель», «переменил запах», то есть взял в жены юную красавицу родом из Бухары, и на ее наряды и украшения потребовались непредвиденные расходы. Иланчик Кадырхан мог бы в силу своего положения ослушаться хана, но им руководила, однако, личная ненависть к подлому врагу. И гнев, за многие годы накопившийся в сердце, толкнул его на этот кровавый шаг. Коварных, лживых купцов из посольского каравана перерезали по его повелению, как козлят, прямо на равнине за укреплением Ак-курган, и кровью их полили горькую кипчакскую полынь. Сделали это во славу аллаха, в назидание его покорным рабам, дабы все знали, какая участь ждет презренных предателей. Товар, привезенный с черным намерением, тут же навьючили на верблюдов и отправили в Бухару. По воле правителя Отрара возглавил караван его надежный слуга и помощник Максуд.

В теплый, погожий день вышел караван из Отрара. Солнце, надолго зависнув в зените, нещадно палило древнюю почву, точно шкуру барана на вертеле, и полынь, сморщась, жалостливо прижималась к земле. Мягко и упруго стелилась она под широкими верблюжьими лапами и через мгновенье вновь упорно выпрямлялась. С вышины время от времени доносилось радостное пение птиц, возвращавшихся с чужбины в родной край. Нынче весна наступила рано: и без того малоснежная, вялая, точно хворая, зима едва отползла за первый перевал, и степной простор сразу огласился звонким журавлиным курлыканьем. Вместе с журавлями явились в эти края очередные хлопоты и заботы. Снова спозаранок вставали дехкане, начинали чистить старые арыки, укреплять берега канав, строить запруды, поправлять чигиры. Воздух наполнился лязгом кетменей. В город Отрар с востока и с запада потянулись, позванивая колокольчиками, купеческие караваны; возобновлялась, укреплялась связь между странами; быстрее закрутилось колесо вечной, неугомонной жизни.