Дукенбай Досжан - Шелковый путь

Слуги отделили последнего верблюда от каравана, заглянули в паланкин. В нем лежали двое: бывший наместник разрушенного Отрара Иланчик Кадырхан и один из монгольских предводителей султан Бауршик, Оба были тяжело ранены. Иланчика Кадырхана схватили вчера в последнем бою на самой вершине купола Гумбез Сарая, пожертвовав из-за него едва ли не сотней воинов, и теперь, пока душа еще не покинула его, спешили довезти до ставки кагана. Рядом корчился от боли и громко стонал Бауршик. Его ранило еще в прошлом месяце. На всем скаку вылетел он из седла и ударился оземь, сраженный кипчакской стрелой. И, видимо, отдал бы богу душу, не спаси его лекарь-китаец. Сутки напролет возился тот, пытаясь извлечь застрявший в груди обломок. Наконец, накалив нож на огне, лекарь сделал надрез под правой лопаткой, пальцами вытащил из-под ребра злосчастный наконечник и вновь зашил шелковой нитью рану. Почти месяц находился султан на грани жизни и смерти. Он терпел нечеловеческие муки, но смерть лишь кружилась над ним. Теперь он своими громкими стонами изводил и без того жалкое войско.

Один из сарбазов, сунувший голову в паланкин, угрожающе выхватил кинжал. Холодный блеск его испугал Бауршика. Сарбаз, однако, не решился перерезать глотку султану, хоть монголы не очень-то считались со своими союзниками. К тому же и Бауршик сразу перестал стонать. Сарбаз сунул кинжал за пояс, и караван потащился дальше.

Бауршик испугался не кинжала, оказавшегося на миг возле его горла, а недавнего видения. Смерть померещилась ему в облике черноголовой змеи, высунувшейся из-за спины рядом лежавшего Иланчика Кадырхана. Увидев вдруг эту мерзкую тварь, явившуюся за его душой, султан сразу онемел. Уж больно знакомой она ему показалась. Да, он уж видел ее, но не в облике черноголовой змеи. Она приходила к нему совсем в другом обличье…

Ровно четыре года назад это произошло — ойпырмо-о-о-ой, какое дивное было время! — жил он припеваючи, на вольном джайляу, среди своих восьми жен, наслаждаясь нежным мясом жеребят и хмельным кумысом. Не знал он тогда ни горестей, ни печалей. Поочередно ночуя в юртах своих жен, он блаженствовал на воле.

Развалясь удобно на пуховых подушках в одной из юрт, он заставлял наливать в чайник крепкий кумыс и подогревать на горячей золе. Пока он потягивал-цедил сквозь зубы слегка подогретый кумыс, слуги перед юртой резали и разделывали жирного барашка, непременно молодого, из раннего окота. На его глазах закладывали они мясо в казан, стараясь варить его больше на пару, а потом, когда оно бывало готово, выкладывали на плоский деревянный поднос — астау и ставили перед ним. Он брал в руки не нож, а остро наточенное тесло, ставил перед собой чурку и ловко отделял мясо от костей; мясо он тут же раздавал слугам, скотникам, а сам, сложив все кости в кучку, начинал их рубить и крошил мелко-мелко. Потом он приказывал все это крошево снова опустить в горячий жирный бульон и снова довести до кипения. Бульон получался густой, коричневый, запашистый, его перемешивали с кислым услом, и он пил его из большой деревянной чаши. Огненное хлебово растекалось по жилам, и не было для него более желанной еды. Когда же он запивал все это еще чуть теплым кумысом, то обретал такую силу, что жены млели в его крепких, ненасытных объятиях. В черном теле держал он их, не давая, однако, блекнуть румянцу на щеках. Пах, пах, что за жизнь была!

Но вот однажды Бауршику приснился страшный сон. Увидел он предка своего, убитого кипчаками. Размахивая саблей, предок говорил с укоризной: «Ты слоняешься по юртам, жирным бульоном наслаждаешься, а я, обесчещенный, опозоренный, тлею в могиле…» Вот и весь сон. Однако вскоре после этого сна Бауршик отправил к кипчакам своего порученца — подлого Билгиша Туюк-ока — Заколдованную стрелу. Было наказано послу: «Или добром уговори выплатить кун за предка, или вечную вражду объяви!» Поскакал с этим наказом Билгиш Туюк-ок и лишь через месяц — усталый, исхудавший — вернулся.

Бауршик выехал его встречать, и порученец тогда сказал: «Иланчик Кадырхан не желает платить мзду за убийство. Как водится, я заслал в его степь коня с кровью и двумя барабанами на передней луке. Пусть содрогнется, увидев предвестника беды!» Бауршик спросил: «А чей же это конь, которого ты заслал в кипчакскую степь?» Порученец ответил: «Одновременно со мной прибыл в Отрар посол из страны Сабр, из племени людей, что облачаются в медвежьи шкуры. Он хотел заключить мир с кипчаками. Я понял его намерение и отвратил его от мира с кипчаками. По дороге, когда мы ехали вместе, я отрубил ему голову, а коня его отпустил, привязав к седлу два барабана. Пусть кипчаков охватит страх, и еще одно соседнее племя потребует с них кун за убийство…»

Не из трусливых и сердобольных людей был Бауршик, но от этих слов коварного порученца он невольно поежился. Тогда-то и померещилась ему впервые собственная смерть в образе Билгиша Туюк-ока. Весело и простодушно скалила она зубы и протягивала ему руки.

Потом, вступив на кипчакскую землю, он столкнулся со смертью вторично. С помощью коварства сразив в поединке Ошакбая, он закатил большой пир. У подножия Каратау резали кобылиц, пили кумыс, жгли костры и забавлялись с пленницами. Помнится, ходил он тогда от одной юрты к другой. Вдруг он увидел во тьме скакуна, а потом и всадника, поджарого, плотного, точно прокопченного солнцем. Всадник осклабился, и он сразу узнал все того же Билгиша Туюк-ока. Порученец знаком отозвал султана в сторону. Бауршик испугался, однако виду не подал. Стараясь унять дрожь, он послушно следовал за своим бывшим порученцем. Вскоре Билгиш Туюк-ок остановился, спешился, привязав повод к поясу, опустился на корточки, поковырял черенком камчи землю.

— Что скажешь, Заколдованная стрела? — спросил он.

— Таксыр, я только что выполнил наказ кагана!

— Какой?

— Помните, я рассказывал про одинокого тулпара с двумя барабанами на луке? Недавно мы с послом кагана Уйсуном изловили его. Совсем одичал скакун, седло протерло спину, измучилось бедное животное. Привели мы его к кагану. Каган долго-долго смотрел на это страшилище, а потом позвал меня в свой шатер. Обмер я: думал, наказывать будет за какую-нибудь провинность. Однако каган сказал: «Твой спутник Уйсун приходится мне сородичем, но этот сородич встал мне поперек пути. Поступи с ним так же, как поступил с послом сабрцев».

Подвел наш владыка меня к Уйсуну и говорит: «Зачем вы привели изможденного, одичавшего коня — предвестника горя? Бог войны Сульдэ сердится. Отведите коня туда, где поймали, отпустите на волю!» Уйсун принял этот наказ всерьез, а я догадался, что слова кагана сказаны для отвода глаз…

Порученец, похожий на копченое мясо, опять жутко осклабился и продолжил свой рассказ. Но Бауршик будто оглох, кровь кинулась в голову. Все тело его колотила дрожь. Лишь через некоторое время до слуха его донеслись слова Билгиша Туюк-ока: «На этот раз я пустил в степь рыжего тулпара, а между двумя барабанами привязал голову Уйсуна».