Сборник - «Пасхальные колокола» и другие рассказы

– Сейчас с миру по полтора рубля сбирали.

– Стучу. Туз, король и дама козырные пришли.

– А мы не побоимся и супротив их с простыми идем. У тебя, надо быть, туз-то на семи ногах да и король с дамой без обличья?

– Эй, купец, поберегись! Смотри, как бы твоя мясная лавка не затрещала. У меня карты такие, что я на Ивана Великого с ними пойду.

– Берегите ваш трактир, а мы свою мясную лавку убережем.

– Дозвольте зеленщику в разрез сунуться, – говорит третий игрок.

– Сделайте одолжение. И вашим деньгам у нас место найдется. Должно быть, перед Пасхой яичным товаром хорошо торговали, что на рогатину лезете? Ну, да нам все равно. Мы не токма что зеленные и яичные, а даже и мусорные деньги прикарманим.

Христосование. 1850 г. Худ. Фаддей Горецкий

– Прежде чем бахвальство разводить, извольте с вашего семиногого козырного туза путешествовать. У нас для него обух готов.

Игрок задумался. В это время хозяйский сын поднес к столу две рюмки водки. Игрок проглотил водку и сказал ему:

– Сунь мне в рот редисочку. Самому некогда. Вот какой у нас туз, пожалуйте, – обратился он к партнерам, – делай ход.

– А мы его козырной колотушкой по башке. Не ходи один, а ходи с провожатым!

– Ой, больно! – воскликнул сходивший. – А две последние взяточки пришлите с мальчиком сюда, – прибавил он, открывая козырных даму и валета.

Дамы тоже, глядя на мужчин, составили стуколку «подешевле». У них шуток не слышно, а то и дело раздаются восклицания.

– Послушайте, Анна Михайловна, что же вы ко мне в карты смотрите!

– Ну вот, ей-Богу, не смотрела! Ах, как вам не стыдно! Да когда же я? Мне только показалось, что у вас блоха на шее сидит, так оттого я и нагнулась к вам.

– А ежели не смотрели, то откуда же у вас такая прыть взялась, что вы вдруг с короля-бланк козыряете? Посмотрели, видите, что туза у меня нет, и пошли на рысях.

– Просто с трех рюмок мадерки рысить начала. Думаю: пан или пропал… И как это вы об людях думаете такие скверности! Да неужто я в Пасху-то?.. А все оттого, что сами на руку нечисты. Я вот и видела, как вы у червонного туза уголок для заметки оборвали, да молчу и ничего не говорю.

– Позвольте вам сказать, что это даже низкая подлость так обо мне выражаться!

– Ах ты мелочная лавочница! Да как ты смеешь подлостьми меня корить! Конечно, угол оборвала. Нешто я не видела? Муж привык у себя в мелочных лавочках под весы пятак хлебным мякишем прилеплять, так и ты ему под кадрель вздумала шильничать?

– Ну, и суровщики тоже охулки на руку не положат, чтоб аршин через руку перекинуть и покупателя объегорить, а жены их в чужие карты привыкли глазенапы запускать.

– Оставьте, Анна Михайловна! Ну, полноте! Охота ссориться! Лучше мы этот ремиз сначала разыграем, – успокаивает расходившихся дам хозяйка. – Ну, помиритесь, подите и выпейте по рюмочке мадерки на мировую.

– Я согласна примириться, ежели ремиз сначала разыграть, – сдается гостья.

– Хорошо, извольте. Я не в вас, не корыстная, я для блезиру играю, а не для того, чтоб с человека шкуру снять, – отвечает другая. – Нам чужих денег не надо на пропитание.

Дамы подходят к столу с закуской и, все еще дуясь друг на дружку, чокаются рюмками.

Молодежь сгруппировалась совсем отдельно. Девицы ведут интересные разговоры с кавалерами.

– А я подарочным яйцом на второй день Пасхи бился, так четыре рубля себе выбил, – рассказывает кавалер. – У нас шло так, что двугривенный за каждое разбитие подавай. Конечно, в шутку, а все-таки себе место к Петипе на бенефис выбил.

– Ах, Боже мой! Петиповский бенефис, а мы будем дома сидеть! – восклицает одна из девиц. – Маменька с папенькой едут в этот вечер на кладбище, чтоб приказать к радонице могилки почистить, и меня с собой берут. И я вдруг вместо Петипы среди покойников… Какое предубеждение моих чувств! А что он играть будет?

– Любовные похождения Дон-Жуана среди женского пола.

– Нет, нет, лучше уж не говорите, не дразните меня! А то вдруг вместо интересной театральной игры христосоваться на кладбище с нищими! Петипа и нищие! Какое сравнение!

– Упросите папеньку с маменькой переменить нищенское христосование на субботу.

– Ах нет! Они на этот счет бесчувственные и все равно в театр не пойдут, так как к Петипе никакого вкусу не имеют.

– А какие пронзительные любовные лобзания-то будут в театре! И главное, то при луне и при звездах, то при громе и молнии! Мне рассказывали, что дон-жуанная игра чище еленистой игры и даже можно сказать тридцать очков вперед супротив Прекрасной Елены!

– Сделайте одолжение, не дразните меня, Никифор Иваныч.

Звонок. Вошел еще кавалер.

– Здравствуйте, Вера Павловна! Здравствуйте, Пелагея Калиновна! Христос воскрес!

– Ни за что на свете! Мы только три дня христосуемся! – взвизгнули девицы.

– А по закону всю Святую неделю следует.

– И так уж все губы обтрепали.

– Я легонечко, воздушным манером. Даже можете меня не чмокать. Я сам чмокать буду.

– Нет уж, отчаливайте!

– А я прямо из балаганов летел сюда на извозчике, как зефир на крыльях ночи, и мечтал об упоении чувств на душистых женских устах. И вдруг поворот от ваших ворот! Зачем же я после этого балаганное удовольствие бросил? Два балагана еще у меня не осмотренными остались.

– Мы и сами во всю Пасху никакого балаганного удовольствия не видали. Присаживайтесь к нам и утешайтесь разговорами с нами.

– Ваши улыбки так и манят меня на слияние уст, – говорит кавалер, садясь.

– Пожалуйста, только не очень близко, а то вы, пожалуй, и силком с нами похристосуетесь.

– Поцелуйным вором отродясь не был. У всех лавочных соседей на нашей галерее можете даже спросить. На повальном обыске дадут похвальный отзыв.

– А зачем же вы свое лицо к моему лицу приближаете?

– Румянец ваших ланит хочу рассмотреть!

– Ах! Ну, уж это свинство!

– Христос воскрес! Извольте и яичко получить. Но теперь позвольте дохристосоваться до конца. Уж что замахнулся, что ударил. Два раза за вами, потому надо до трех раз.

– Ах, какой вы несносный! Ну, да уж христосуйтесь, что с вами делать! – сказала девица.

И началось чмоканье. Кавалер обошел всех девиц.

– И ведь заставят-таки насильно целоваться! – говорили девицы с притворным неудовольствием.

Первый день Пасхи. Утро. У подъезда стоит щегольская двухместная карета. Кровные рысаки нетерпеливо ударяют подковами о камни. На козлах сидит жирный кучер с расчесанной бородой, на колесе примостился дворник и христосуется с ним. К подъезду подходит тщедушный чиновник в поношенном пальто и в зело помятой от времени треуголке.