Стефан Цвейг - Пломбированный вагон

И сразу показалось ему, что миллионы жертв этой войны погибли не напрасно. Не бессмысленно убитыми казались они ему теперь, а мучениками, погибшими за новое государство свободы, справедливости и вечного мира, который вот-вот наступит; опьяненным чувствует себя этот обычно холодный, рассудительный, расчетливый мечтатель. А как ликуют, как торжествуют теперь при этом замечательном известии сотни других, сидящих в своих эмигрантских комнатках в Женеве, Лозанне, Берне: можно возвращаться домой, в Россию! Можно возвращаться домой не с фальшивым паспортом, не под чужим именем с опасностью для жизни ехать в царскую Россию, а свободным гражданином в свободную страну. Уже собирают они свой скудный скарб, так как газеты печатают лаконичную телеграмму Горького: «Возвращайтесь все домой!» Во все концы посылаются письма и телеграммы: возвращаться, возвращаться! Собираться! Объединяться! Отдать всё за дело, которому они до последнего часа посвятили свою сознательную жизнь: за русскую революцию.

Но через несколько дней эмигранты делают ошеломляющее открытие: русская революция, известие о которой так окрылило их сердца, совсем не та революция, о которой они мечтали, это совсем не русская революция. Это дворцовый переворот, инспирированный английскими и французскими дипломатами для того, чтобы помешать царю заключить мир с Германией, это не революция народа, жаждущего мира и прав для себя. Не революция, для которой они жили и готовы отдать жизнь, а козни военных партий, империалистов и генералов, не желающих, чтобы мешали их планам. И скоро Ленин и его товарищи по эмиграции начинают понимать, что приглашение вернуться назад не относится к тем, кто желает этой настоящей, радикальной революции, революции в духе Карла Маркса. Милюков и другие либералы уже дали указание закрыть им путь на родину. И если наиболее умеренных, высказывающихся за продолжение войны социалистов, таких, например, как Плеханов, уважительно провожают из Англии в Петербург с почетным эскортом подводных лодок, то Троцкого задерживают в Галифаксе, а других крайних — на границе России. На всех пограничных станциях стран Антанты лежат черные списки участииков Циммервальдской конференции Третьего Интернационала. В отчаянии шлет Ленин телеграмму за телеграммой в Петербург, но их либо перехватывают, либо они остаются без ответа; в России прекрасно знают то, что не известно ни в Цюрихе, ни вообще где-либо в Европе — как силен и энергичен Владимир Ильич Ленин, как целеустремлен и смертельно опасен он своим противникам.

Безгранично отчаяние людей, страстно желающих вернуться на родину и лишенных этой возможности. Годы и годы на бесчисленных заседаниях своих генеральных штабов в Лондоне, Париже, Вене разрабатывали они стратегию русской революции. Каждая организационная мелочь была тщательно обдумана, проверена, обсуждена. На протяжении десятилетий они взвешивали в своих газетах теоретические и практические трудности, опасности, возможности. Всю свою жизнь этот человек вновь и вновь рассматривал, ревизовал, обдумывал лишь эти проблемы и пришел к окончательным формулировкам. И вот теперь, потому лишь, что его удерживают здесь, в Швейцарии, силой, он должен эту свою революцию отдать другим, которые ослабят ее, опошлят, заставят святую для него идею освобождения народа служить чужим государствам, чуждым народу интересам. Удивительная аналогия — Ленин в эти дни переживает то, что пережил в первые дни войны Гинденбург, который мысленно в течение сорока лет до тончайших подробностей разрабатывал русскую кампанию, перебрасывал войска, развертывал фронт боевых действий, стягивал его, а когда война началась, вынужден был сидеть дома в цивильном костюме и переставлять флажки на географической карте, наблюдать со стороны за успехами и ошибками генералов, ведущих эту войну. Самые безрассудные, самые фантастичные планы строит этот обычно холодный реалист, Ленин, в те дни отчаяния. Не арендовать ли аэроплан, чтобы на нем перелететь Германию или Австрию? Но первый же человек, который предлагает помощь, оказывается шпионом. Все более странными и путаными становятся планы побега: он пишет шведам, просит их позаботиться о шведском паспорте для него, хочет притвориться немым, чтобы не отвечать на вопросы пограничной охраны. Разумеется, на следующее утро после полубредовой ночи Ленин сам понимает, что все эти иллюзорные идеи невыполнимы*. Но одно ему твердо известно: он должен вернуться в Россию, он, а не другие должны делать революцию, подлинную, настоящую. Он должен вернуться, немедленно вернуться в Россию. Вернуться любой ценой!

Швейцария окружена четырьмя государствами — Италией, Францией, Германией и Австрией. Путь через страны Антанты закрыт Ленину как революционеру, путь через Германию или Австрию закрыт ему как русскому подданному, подданному вражеской страны. Но странное стечение обстоятельств: именно Германия кайзера Вильгельма готова оказать Ленину помощь, а не Россия Милюкова, не Франция Пуанкаре. Германии любой ценой нужен мир с Россией. Ведь Америка вот-вот объявит ей войну. Следовательно, революционер, который создаст в России трудности послам Англии и Франции, будет ей желанным помощником.

Но вступление в переговоры с кайзеровской Германией, которую он оскорблял, которой он в своих статьях угрожал сотни раз, — шаг чрезвычайно ответственный. Ибо появление во вражеской стране или проезд через нее во время войны, да еще с согласия неприятельского генерального штаба, является с точки зрения общепринятой морали поступком, квалифицируемым как государственная измена, и, конечно же, Ленин должен знать, что этим поступком он, прежде всего, скомпрометирует и свою партию, и дело своей жизни, его станут подозревать в том, что он является оплачиваемым агентом, засланным в Россию немецким правительством, и, если он, в соответствии со своей программой, добьется немедленного заключения мира, его навеки обвинят в том, что он встал на пути к заключению победного для России мира. Само собой разумеется, не только умеренные революционеры, но и большинство единомышленников Ленина приходят в ужас, когда он подтверждает свою готовность, в случае необходимости, следовать этому чрезвычайно опасному и компрометирующему решению. Смущенные, они напоминают, что уже давно через швейцарскую социал-демократическую партию ведутся переговоры об обмене русских революционеров на военнопленных — легальным и нейтральным образом. Но Ленин понимает, сколь долог будет этот путь, какие усилия приложит русское правительство, чтобы до бесконечности оттягивать их возвращение на родину, и знает также, как много для дела революции значит каждый день, каждый час. Он видит лишь цель, тогда как другие, менее прямолинейные, менее волевые, не в состоянии пойти на поступок, по всем действующим законам и представлениям считающийся изменой. И, внутренне решившись, Ленин на свою личную ответственность начинает переговоры с германским правительством.

Читать дальше