Реймонд Карвер - Собор

Я вижу, что ей хочется рассказать мне об этом. Ради бога. С удовольствием послушаю. Люди любят поговорить у парикмахера. Я продолжаю орудовать пилочкой.

— Холитц добился развода. Потом мы с ним стали встречаться. Потом поженились. Долгое время все у нас шло как у людей. Всякое бывало — и похуже, и получше. Но мы знали, ради чего живем. — Она покачала головой. — А потом что-то произошло. С Холитцем. Ну, во-первых, у него проснулась страсть к лошадям. Он купил скаковую лошадь… часть заплатил наличными, а остальное в рассрочку. Начал ездить на скачки. Но вставал по-прежнему затемно, всю работу по хозяйству делал исправно. Я думала, что все нормально… Дура я, дура!.. Если уж говорить начистоту, официантка из меня никудышная. Мне кажется, эти итальяшки выгонят меня после первой оплошности. Или просто так! Что будет, если меня уволят? Что с нами будет?

— Не беспокойтесь, дорогая, — говорю я. — Никто вас не уволит.

Вскоре она берет другой журнал. Но не открывает его. А просто держит на коленях и продолжает говорить:

— Да, так вот о его лошади. Бетти-Молния. Бетти — это в шутку. Дескать, если он назовет ее моим именем, победы ей обеспечены. Победы так победы. Но она везде проигрывала. Каждую скачку. Бетти-Кляча — вот как ее следовало назвать. Вначале я тоже ездила на скачки. Но на нашу лошадь никогда не ставили больше одного доллара против девяноста девяти. Такие вот дела. Но Холитц упрям как осел. Ни за что не отступится. Он все ставил и ставил на нашу лошадь. Двадцать долларов. Пятьдесят долларов. Да и содержание такой лошади денег стоит. С первого взгляда вроде бы и не очень большие деньги. Но со временем набегает. И вот при таких ставках на нашу лошадь — один к девяносто девяти — он иногда покупал билет сразу на несколько призеров. И спрашивал меня, понимаю ли я, какой куш нас ожидает, если наша лошадь выиграет. Но она все не выигрывала, и я перестала ходить на скачки.

Я продолжаю делать свое дело. Занимаюсь ее ногтями.

— У вас прекрасные ногти, — говорю я. — Вот, посмотрите. Видите вот эти лунки? Значит, у вас кровь хорошая.

Она подносит свою руку к глазам.

— Откуда вы это знаете? — И пожимает плечами. Снова протягивает мне руку. Она еще не выговорилась. — Когда я училась в школе, меня однажды пригласила к себе в кабинет директриса. Она по очереди всех девушек приглашала. «О чем ты мечтаешь? — спросила она у меня. — Кем ты хочешь быть через десять лет? А через двадцать?» Мне было шестнадцать или семнадцать. Совсем еще ребенок. И я не знала, что ответить. Я просто сидела перед ней как истукан. Директрисе было приблизительно столько, сколько мне сейчас. Мне она казалась старой. Она старая, говорила я себе. Я понимала, что ее жизнь наполовину прошла. И у меня было чувство, будто я знаю что-то такое, чего она не знает. Чего она никогда не узнает. Чего никто знать не может и о чем нельзя говорить. Вот я и молчала. Только качала головой. Но сказать ничего не могла. Она, должно быть, приняла меня за дурочку. Но я ничего не могла сказать. Понимаете? Мне казалось, что я знаю такое, о чем она и не догадывается. А теперь если бы меня снова спросили, о чем я мечтаю и так далее, то я бы ответила.

— Что бы вы ответили, дорогая? — Я уже держу ее другую руку. Маникюр не делаю, а просто держу. Жду, что она ответит.

Она подается вперед. Пытается отнять у меня свою руку.

— Что бы вы ответили?

Она вздыхает и снова откидывается на спинку кресла. Перестает вырывать руку.

— Я бы сказала: «Мечты — это то, что с годами проходит». Вот что я сказала бы. — Она разглаживает юбку на коленях. — Если бы меня спросили, я бы так и ответила. Но меня не спрашивают… — Она снова вздыхает. — Долго еще? — говорит она.

— Уже скоро, — отвечаю я.

— Такого не объяснишь.

— Отчего же, — говорю я. Придвигаю стул к ее ногам и начинаю рассказывать, как мы жили до переезда сюда и как теперь живем. Но Харли приспичило выйти из спальни именно в этот момент. Он не смотрит на нас. Я слышу, как за дверью бормочет телевизор. Он подходит к раковине и наливает стакан воды. Закидывает голову и пьет. Кадык ходит вверх-вниз.

Я поднимаю колпак сушилки, слегка притрагиваюсь к прическе. Поправляю один локон и говорю:

— Вы будто бы заново родились, дорогая.

— Именно этого мне и хотелось.

Мальчики плавают целыми днями до начала школьных занятий. Бетти, как и прежде, работает. Но волосы укладывать почему-то больше не приходит. Может, ей не понравилась моя работа. Иногда мне не спится — рядом Харли лежит как колода, — и я пытаюсь представить себя на месте Бетти. Интересно, что бы я делала.

Первого сентября Холитц присылает одного из сыновей заплатить за квартиру. И первого октября тоже. Он по-прежнему платит наличными. Я беру у мальчика деньги, пересчитываю их у него на глазах, а затем выписываю квитанцию. Холитц нашел себе работу. Так мне, по крайней мере, кажется. Теперь он каждый день ездит куда-то на своем «универсале». Я вижу, как он уезжает рано утром и возвращается ближе к вечеру. Бетти проходит мимо моего окна на работу в половине одиннадцатого, а с работы — в три. Она машет рукой, когда замечает меня. Но не улыбается. Потом я вижу ее в пять — она снова идет в ресторан. Холитц приезжает чуть позже. Так продолжается до середины октября.

Холитцы знакомятся с Конни Нова и ее длинноволосым другом Риком. А также с Коротышкой и новой миссис Кобб. Иногда по воскресеньям я вижу их всех вместе: они сидят возле бассейна, пьют и слушают приемник Конни. Однажды Харли сказал, что видел их всех за домом, там, где у нас площадка для костра, на котором жарят мясо. Они все были в купальных костюмах. Харли сказал, что швед этот здоров как бык. А еще он сказал, что все они ели вареные колбаски и пили виски. И что все перепились.

Была суббота, двенадцатый час ночи. Харли спал в кресле. Вскоре мне надо будет встать и выключить телевизор. И тогда Харли обязательно проснется и скажет: «Зачем ты его выключила? Я же смотрел эту передачу». Именно это он всегда и говорит. Как бы то ни было, телевизор работал, я сидела в бигуди, пристроив журнал на коленях. Время от времени поглядывала на экран телевизора, но не могла сосредоточиться на передаче. Они все были у бассейна — Коротышка и Линда Кобб, Конни Нова и длинноволосый, Холитц и Бетти. По правилам, после десяти купаться запрещено. Но в тот вечер им было наплевать на правила. Если бы Харли проснулся, он бы, конечно, вышел и сказал им. Я понимаю, людям надо иногда расслабиться, но пора было и честь знать. Я то и дело вставала и подходила к окну. Все, кроме Бетти, были в купальных костюмах. Она так и не сняла свою форму, но уже скинула туфли и пила наравне со всеми. Я все медлила и не выключала телевизор. Вдруг один из них что-то выкрикнул, другой подхватил и засмеялся. Я посмотрела в окно и увидела, как Холитц выпил залпом свой стакан. И поставил его на землю. Потом пошел к раздевалке. Подтащил стол, влез на него. Потом — без малейших усилий — перебрался на крышу раздевалки. А он и вправду силен, подумала я. Длинноволосый захлопал в ладоши, будто все это ему очень нравилось. Остальные тоже подбадривали Холитца. Я поняла, что мне пора выйти и прекратить это безобразие. И пошла к двери.