Виктор Шидловский - Море ночного боя

Наконец с плаваниями было покончено и оставшиеся до отлета дни можно было провести в гостинице.

Море совсем измотало меня — рифами, холодом, волнами; я с трудом поворачивался на койке.

Она тоже была не таким уж мирным местом, эта койка в поселковой гостинице, куда врывались все ветры и заползали все туманы, но я уже привык и к ветрам, и к туманам, и вообще ко всему, чем знаменит Дальний Восток.

Ветры понемногу стихали, начиналась тихая и светлая осень, позванивали цикады, вместо туманов по побережью расползался дым лесных пожаров.

И в это время Юрий вдруг заявил, что мы должны еще поплавать у Острова.

Я послал его к черту — и пошел вместе с ним. Мы никогда не плавали поодиночке.

До Острова от случая к случаю ходил маленький катер; такой случай как раз выпал в то утро — и мы отправились.

Туману совершенно неоткуда было взяться — и он все-таки взялся откуда-то, и катер то стоял, то шел сквозь него, пять с половиной часов.

И на Острове был туман — мы заблудились в нем, едва выйдя за поселок.

Мы попусту блуждали по тайге; мне надоело, я говорил: «Вернемся». И неизвестно было как возвращаться, мы ругались, как вдруг туман разорвался, и мы увидели перед собой песчаный берег.

Спустились и оказались в небольшой бухте между скалами. От скал тянулись и почти сходились посредине две гряды рифов.

Туман отходил от рифов, и за ними открывался ослепительно синий простор.

Он открывался и открывался.

Он открылся до горизонта, и в ту же секунду я поверил, что передо мной океан.

Не море, которое я видел тысячи раз, а океан, которого я не видел ни разу.

И я испугался, что чуть было и сегодня не упустил, не прозевал его из-за неверия, усталости, из-за этих туманов.

Туманов нигде не было теперь, они исчезли без остатка. Все сверкало: океан, скалы, песок.

Этот песок был чистым и легким, я тоже никогда не видел такого.

Мы скинули одежду, натянули маски и ласты и бросились в прибой.

Меня оглушил мощный шум.

Мне показалось даже, что я ударился головой о камень.

Шум шел ото дна.

Прибрежная скала была усеяна камнями, прибой двигал их, и дно кричало тысячами резких голосов.

Вода была мутной, дно скоро заволокло — мы только слышали его.

Мы слышали его очень долго, потом шум стал стихать, но когда он стих совсем, до нас еще доходили отдельные раскаты.

В белом сумраке мы наталкивались на медуз, запутывались в плавающих водорослях, теряли друг друга.

Наконец пояснено, открылось дно, мы вошли в чистую синеву открытого моря.

Все было как всегда: покачивали волны, кипела пена, кричали чайки, но было и что-то неуловимо новое во всем.

Дно то закрывалось тенями, то вспыхивало, и мы видели внизу обрывистые горы, багряные и синие леса, россыпи огромных звезд.

Мелькали непонятные струи.

Собирались и рассеивались полупрозрачные облака.

И чем дальше уходило дно, тем таинственней оно становилось.

Я пришел в себя первым. В такой холодной воде можно было выдержать самое большее тридцать минут, и эти минуты уже истекли, я чувствовал по своим пальцам.

Я сделал Юрию знак: довольно!

Он кивнул в ответ, набрал воздуха и рванулся вниз. Он быстро уменьшался в глубине, я смотрел.

Нырять его научил я. Нырять и по-настоящему плавать. Теперь он плавал не хуже меня, а нырял даже лучше: у меня начало сдавать сердце.

Он шел и шел вниз. Он хотел дойти до дна, но дно было слишком далеко здесь, на обратный путь ему могло не хватить воздуха.

Я не выдержал и нырнул к нему.

Он повернул, мы встретились и вместе выплыли наверх.

Я вынул изо рта трубку и выругал его.

Я ругал его и не заметил, как налетел туман.

Плотный — солнце не просвечивало сквозь него.

Туман не расходился, и я поплыл к берегу по памяти.

Юрий мне крикнул, что я плыву в море. Мы оба остановились, застыли на месте, не зная, на что решиться.

Это и было лучшим сейчас — ждать. Ждать хотя бы короткого просвета, чтобы определить, где берег. Но ждать, быть неподвижным в холодной воде — это и было самым трудным сейчас.

Я запоздало и бесполезно думал о том, что мы не знаем ни Острова, ни здешних течений: надо было узнать, прежде чем лезть в океан. И что никто из поселка не выйдет в море в туман, и этот берег вообще пустынен.

Мы и не слышали ничего. 

Правда, где-то на воде пела чайка. Чайки могут петь, и эта пела даже неплохо, но пела она недобро, и мне даже хотелось, чтоб она захлебнулась в волне.

Пальцы у меня болели от холода, а тело медленно немело.

Иногда меня что-то толкало — плыть наугад, пока хватит сил, плыть и плыть!..

Я с трудом уговаривал себя не плыть и уговаривал Юрия: с ним происходило то же, что со мной.

Он схватил меня за плечо, и, обернувшись, я увидел какие-то тени на тумане.

Мы поплыли к ним.

Они пропали, но мы продолжали плыть.

Мы плыли.

Вода заметно мутнела, и это ободряло. Она стала совсем мутной. Берег близко!

Мы плыли — он не появлялся.

Должно быть, мы кружили в двойном тумане или плыли вдоль берега, не приближаясь к нему.

Мы попытались выбраться на ощупь, меряя глубину. Доставать до дна было легко, но уловить, ближе или дальше оно становится, не удавалось. Мы ныряли, чтобы чем-то занять себя, и оба молчали.

В одном месте из воды выступали верхушки водорослей. Я подплыл к ним.

Дна и тут не было под ногами, и я нырнул. Прошел три и четыре метра, а водоросли все тянулись из глубины.

Вода в глубине становилась прозрачней, наконец показалась и синева. Водоросли подымались из впадины, и вся она была заполнена синевой.

Я дошел до дна.

На белом песке стояла роща ламинарий. Нижние листья висели над песком, отбрасывая на него зеленые тени. И пылали кусты багрянок, краснели кораллины, разноцветно светились звезды; на камнях раскрывшись, сидели раковины.

Мне нечего было делать среди этой холодной красоты, но я поплыл, отводя листья рукой.

В детстве я жил в степном селе с пересыхающей речкой. И я читал про моря, и ночами они снились мне, незнакомые. И вот теперь я как будто видел те свои сны наяву, все сразу.

Я плыл, сознавая, что напрасно трачу последнее тепло. У края впадины я неохотно пошел наверх в проклятые туманы.

Юрий стерег меня, мы стукнулись масками. По его лицу я догадался, что за мое отсутствие что-то произошло. Он не сумел объяснить — с трубкой во рту. Я насторожился.

Вот оно! Вдали раздался удар колокола, четкий удар.

Мы повернулись туда, откуда он донесся, и замерли. Удар повторился, такой же четкий.

Мы задвигали онемевшими руками.

Колокол все звонил. Возможно, в поселке существовал обычай бить в колокол при тумане.