Аланка Уртати - Кавказские новеллы

Между тем, моздокские грузины, посчитав икону единокровной себе, вознамерились купить ее за 360 рублей.

Осетины отдали свою святыню для всех – черкесов и казаков, армян-григорианцев и грузин, взявших свое православие из рук Византии. Горцы чистосердечно разделили единственную святыню, сроднившись с нею за шесть веков в горском заточении.

Но тут они воспротивились, стали собирать названную грузинами сумму, чтобы оставлена икона была там, где стоит, в построенной на их общие деньги обители.

Другой преосвященный, хотя и обратил церковь в приходскую, все же от продажи Успенской церкви отказался, а значит, Икона так и осталась на месте, трижды явив свою волю к остойчивости выбранного места своего пребывания на века.

Когда же Моздок потерял свою первоначальную значимость, а Успенский монастырь опустел и осыпались стены, к Иконе все равно стекался страждущий люд со всего юга российской империи.

В благодарность за исцеление икона обвешивалась золотыми и серебряными крестами, золотниками, туда попал и голландский червонец, и золотой перстень, и серебряные монеты, и куски материй из канавата, перусеня и тафты, и разные другие благодарственные подношения познавших ее благотворную милость.

Просящие приходили по снегу босыми, при этом совсем не чувствуя холода, магометане, получившие помощь, в благодарность принимали крещение.

Святая Дева продолжала воздавать – порой столь щедро, насколько способны были принять божественное воздаяние просящие его.

Икона, рожденная в иконописной школе иверских монахов от великой любви царицы-племянницы овсской не только к Богу, но и к материнскому своему народу, воссоздалась отныне и навеки как чудотворная Моздокская икона Иверской Богоматери.

Но это было лишь одно из проявлений бесконечной жизни Иверской Иконы Богоматери, великое пришествие которой из глубины Кавказских гор завершилось той светлой ночью, когда она осталась в предгорной степи в полном одиночестве, глядя вслед уходившим овсам…

2012 г.

Джоджр был красавцем на оба полушария Осетии. Он восходил солнцем из-за Главного Кавказского Хребта в течение полутора десятка лет, пока ему непостижимым образом выдавали бесконечные академические отпуска в вузе по нашу, северную, сторону Хребта, словно он был кормящим отцом полутора десятка детей. На самом деле, я думаю, он был бездельник и лоботряс, и носился, как конь, между обеими частями Осетии сквозь Хребет.

И это длилось, пока педагогический институт не преобразовали в университет. Тут Джоджр потерял интерес к учебе – то ли колорит стал несколько иным, то ли он созрел для профессиональной жизни советского вундеркинда и решил завершить свое ученье, выйдя после исторического факультета журналистом, спецкором АПН у себя на юге.

Через много лет, когда он стал писателем, я сочла, что приложила к этому руку, потому что он оттачивал на мне свой талант к сочинительству, мороча мне голову своими сказками, довольно неожиданными для такой личности, как бабочка на седле того самого коня.

Я только что вылупилась из уникального яйца – БМК (БээМКа), поселка будущего в городе Беслане, который один из моих московских друзей, появившихся много позднее, расшифровал так: «Берегите Молодых Курочек». Для московского интеллектуального еврея это было нормальное толкование.

На самом деле это было довольно фешенебельное поселение вокруг первого в Европе по величине комбината, перерабатывающего маис в глюкозу: посёлок двухэтажных домов из ракушечника и коттеджей в английском стиле. Клуб не уступал архитектурой шереметьевскому дворцу – с высоченными колоннами на фасаде и с такой же высокой ротондой на торце здания. За ротондой начинался парк редких пород деревьев с нашего и американского континентов и подстриженных кустов жёлтой акации вдоль дорожек, а в гуще деревьев – тихо журчащих лесных ручьев.

Со стороны ротонды, в самом начале парка, был поставлен первый в Осетии памятник Коста, народному поэту, и не было ни одного ребёнка, который хотя бы раз не вскарабкался по гранитной улочке с саклями к сапогам поэта.

А вокруг был необычайный микромир с розовыми и абрикосовыми аллеями, прудом и небом с яркими созвездьями, о котором Джоджр мог знать не больше, чем африканский абориген, тоже восходящий с утренним солнцем на небосклоне африканских девиц, жаждущих любви с не меньшим темпераментом, чем девицы с его факультета, которые, как говорили, были все поголовно влюблены в него.

Закончив школу, я приобрела лишь единственный вид свободы – сменить среднюю школу на высшую. Диплом о любом высшем образовании в мое время был необходим для каждого человека без диагноза Дауна, поэтому среди автономных республик СССР по высшему всеобучу Северная Осетия в конце социализма была на первом месте.

На этом моя свобода заканчивалась, потому что никуда уехать далеко от родительского дома я не могла. До поступления в институт ничего другого, кроме своей улицы, которую отделяли от берега Терека всего триста колючих метров поля, я не знала.

Родные колючки вонзались в мои нежные пятки, так и не мужавшие за лето, как не мужала моя душа, слишком открытая для окружающего мира, в котором мне особенно и нечего было постигать, кроме прочитанных книг, звёздного неба над нашим садом и времён года.

Это означало – никакой тебе Москвы с университетом под покровительством св. Татьяны, моего ангела, а только факультет филологии – “что может быть лучше для девочки?!”

Пединституты всегда заполнены домашними девушками, которых некуда деть до замужества – советские институты благородных девиц без пансиона, с мизерной стипендией. Но это не могло быть моей судьбой!

Родители к тому времени собрались на местожительство в Кисловодск – Кавминводы, в четырех часах пути от нас на автомобиле, откуда папа получил хорошее предложение. Они рассуждали так, пока мы с братом будем жить студенческой жизнью, в курортном городе можно подлечить маму, а главное, их отъезд и закалит нас, и в то же время не подвергнет особой опасности: мы на своей родине, среди многочисленных родственников, то есть не без присмотра.

По своей наивности, они считали, что колючки, мои извечные враги, в Москве будут страшнее. На самом деле все обстояло иначе, потому что именно на филфаке, рядом с домом, я была подвержена большей опасности ввиду того, что неподалёку рыскал страшный зверь – Джоджр.

Джоджр – явление характерное со времен искушёного Адама. Вначале адамы искушаются одержимыми евами, затем, пресыщенные их опытом, становятся искусителями для юных девушек, и этот круговорот вечен.