Дэвид Седарис - Сплошные заморочки

Мне хотелось бы думать, что некоторые мои нервные тики пропали еще в старших классах, но мои школьные фото доказывали обратное. "Если на этой фотографии тебе подрисовать глаза, будет вполне сносно", — говаривала моя мать. На групповых снимках мое местоположение легко было вычислить по смазанному пятну в заднем ряду. Какое-то время я думал, что, если к моим чудачествам добавить привычку странно одеваться, меня будут считать не просто тормознутым, а эксцентричным. Как я ошибался… Только абсолютный идиот мог разгуливать по коридорам моей школы одетым в балахон, полы которого волочились по полу; а бесчисленные медальоны, висевшие на моей шее, вполне справлялись с ролью коровьего колокольчика. Они брякали и звякали с каждым движением моей головы, привлекая всеобщее внимание, тогда как без них меня могли бы и не заметить. Через мои непомерно большие очки было лучше видно мои вечно вращающиеся глазки, а тяжелые ботинки на платформе оставляли шишки на моем лбу, даже если я хлопал себя с большой осторожностью. В общем видок у меня был еще тот.

Возможно я ошибаюсь, но, согласно моим подсчетам в течение первого года, проведенного в колледже, я спал всего 14 минут. Все это время у меня была собственная спальня, стерильно чистое тщательно прибранное место, где я мог в одиночестве предаваться своим занятиям. Теперь же мне предстояло жить в обществе другого студента, абсолютно незнакомого мне человека, который будет нарушать привычный для меня ход вещей своим богом данным правом на существование. Эта мысль просто убивала меня, и я прибыл в университет в полном ступоре.

— Врачи говорят мне, что если я буду стараться, есть шанс, что моя опухоль мозга уменьшится до такого размера, что ее не придется оперировать, — сказал я, когда мой сосед увидел, как я трясу головой. — Тогда как другие специалисты утверждают, что я должен делать вот такие упражнения для глаз, так как они укрепляют так называемое "роговичное волокно", что бы там это не значило. В общем, нет мне ни минуты покоя, но что тут поделать? Да ладно, заходи, располагайся как дома. А я пока проверю вон ту розетку кухонным ножом и переставлю некоторые вещички у себя на тумбочке. Ээээээээ-то просто. Я всегда так делаю-ууууууууууууу.

Выдумывать оправдания было мучительно, но настоящая агония началась у меня, когда мне пришлось отказаться от моих любимых перекатываний.

"Да, отдохни же ты, Ромео", — простонал мой сосед, когда первый раз услышал скрип пружин моей кровати. Он думал, что я мастурбирую, но когда я решил сказать ему, что он ошибается, что-то подсказало мне, что я вряд ли буду выглядеть лучше в его глазах, если признаюсь, что просто перекатываюсь по кровати, как и любой другой восемнадцатилетний студент колледжа. Лежать на кровати без движения было настоящей пыткой даже при наличии портативного радио и наушников, так как прослушивание музыки теряло всякий смысл, если я не мог хотя бы вертеть головой на подушке. Перекатывание было в основе своей танцем, но в горизонтальном положении, и таким образом я мог заниматься тем, что никогда не смог бы проделать на людях. С моей мотающейся головой, вращающимися глазами и резкими внезапными движениями я мог бы произвести настоящую сенсацию, если бы осмелился перенести мои упражнения из кровати на танцпол. Мне бы, конечно, следовало сказать моему соседу, что я эпилептик, и продолжить свои занятия. Он, возможно, принялся бы каждые 15 минут подбегать ко мне с тем, чтобы засунуть мне в рот палочку от мороженого, так что с того? Я уже давно привык вытаскивать занозы из языка. "Что, — думал я, — обычно делают люди, растянувшись ночью на постели в кромешной темноте?" Довольно глупо было лежать без движения и размышлять о лучшей жизни. Гладя на тесную, типовую комнатушку, я вдруг осознал, что это и есть тот предел, к которому привела меня моя жизнь, состоявшая из сладостных фантазий. И уже никогда не будет в ней ни восторженных толп поклонников, ни знаменитых режиссеров, кричащих в мегафон. И я должен был принять эту суровую действительность, лежа на кровати, но нельзя ли мне было при этом немного покататься с боку на бок?

Я выучил наизусть расписание занятий моего соседа и теперь пулей несся в комнату в перерывах между занятиями, и судорожно перекатывался по кровати, не испытывая при этом должного удовольствия из-за постоянного страха, что сосед может в любой момент вернуться. Ведь он мог внезапно приболеть или в самую последнюю минуту решить прогулять урок. Услышав скрип ключа в замочной скважине, я вскакивал с постели, приглаживая всклокоченные волосы, и хватал со стола какой-нибудь учебник. "А я как раз готовился к зачету по гончарному делу, — говорил я. — Именно этим я и занимался: сидел тут на стуле и читал историю изготовления горшков". Как бы я ни старался, это всегда выглядело так, будто я был замешан в чем-то секретном или практиковал извращения. Он же ни на секунду не смущался, когда я заставал его за прослушиванием его многочисленных "металлических" альбомов, хотя, на мой взгляд, это и впрямь было постыдным занятием. Другого выхода не было: мне надо было найти способ избавиться от него.

Его основной слабостью оказалась его подружка, фотографию которой он прикрепил на почетном месте над стереоустановкой. Они встречались с 10-го класса, и теперь, когда он оправился в колледж, она осталась обучаться на двухгодичных курсах медсестер в их родном городе. Благодаря многолетнему прослушиванию радиостанции "40 хитов", у меня сложился довольно чудной стереотип любви. Сам я никогда не испытывал этого чувства, но знал, что влюбленным нечего стыдиться. Любовь была величественна и многогранна. Она была и розой и шипом. Одновременно слепая и всевидящая она заставляла мир вращаться.

Мой сосед думал, что вполне может пережить месяц разлуки со своей девушкой, я же не был в этом уверен.

— Не думаю, что безопасно оставлять ее одну в окружении всех этих врачей, — сказал я. — Знаешь, с глаз долой — из сердца вон. Конечно, разлука иногда укрепляет чувства, но с любовью все не так просто. Подумай об этом.

Когда мой сосед уезжал из города, я целыми днями катался в постели и рисовал в своем воображении картины его трагической смерти в автомобильной катастрофе. Я видел его забинтованным словно мумия с подвешенными к потолку ногами и руками. "Время — лучшее лекарство, — скажет его мать, упаковывая его "металлические" альбомы в коробку из-под молока. — Два года постельного режима и он будет как новенький. Как только он выпишется, я думаю поселить его в гостиной. Ему там очень нравится".

Иногда я позволял ему выжить без особых увечий и представлял себе, что он идет в армию или женится на своей подружке и переезжает в какое-нибудь теплое и солнечное место, такое как Перу или Эфиопия. Главным для меня было, чтобы он уехал из этой комнаты и больше не вернулся сюда. Я избавлюсь от него, затем от следующего соседа и так далее, и тогда я, наконец, останусь наедине с самим собой и смогу вволю накататься и потрясти головой.