Елена Яворская - Заскоки Пегаса (сборник)

А на вид – приличный мужичок.

Я с ведром и тряпками горюю:

поле действий – вовсе не курорт!

Шкаф хромой и битые кастрюли,

у стены замшелый натюрморт,

сапоги (кошмары костюмера),

в них носки (кошмары парфюмера),

за диваном пыльные штаны

и бюстгальтер пятого размера –

ясно, что не Генкиной жены…

Сочиняю я стишок

о житейской прозе:

мчит вперед ночной горшок,

проще – скотовозик.

Мчится, весело звеня

каждой гайкой ржавой.

Эх, полцарства за коня!

Эдакой оравой

как мы влезли в скотовоз,

да еще с поклажей? –

нам ответа на вопрос

Вассерман не скажет!

Мчится терем-теремок,

сказочное диво.

От жары водитель взмок,

мы висим, как сливы,

на окне пчела жу-жу –

дескать, мир прекрасен!

Я на дядечке лежу,

словно на матрасе.

Даль, как водится, чиста,

воздух – несравненный…

Кто-то прищемил кота –

дальше мчим с сиреной.

«Потеснитесь, господа!

Ну еще немного!»

Люди! Нет у вас стыда!

Оттоптали ногу!

Пот на лбу залёг росой,

сразу стало зябко:

рядом – бабушка с косой…

…Оказалось – тяпка.

Я снова берусь за лопату,

копаю, как бешеный крот.

Вот жили когда-то пираты,

отчаянный, дикий народ.

Да только в Орле и в Рязани

пиратский не выроешь клад.

Я землю лопатой пронзаю,

спина и ладони болят.

Однако ж под старым ранетом,

под слоем прогнившей коры,

нашла я две старых монеты

суровой хрущёвской поры.

А после я враз постарела

на добрых полдюжины лет:

под россыпью битых тарелок

большущий лежал пистолет.

Я сразу бегом к телефону,

трясусь и звоню в МЧС.

Приехали. Все при погонах.

Кинолог к ранету полез.

И выдал: «Ну, диво так диво!»

(культурный мужчина, ей-ей).

Ждала я кошмара и взрывов,

но хохот вспугнул голубей.

Я нервно забилась под грушку.

«Копайте спокойно, мадам, –

кинолог промолвил. – А пушку,

пардон, я детишкам отдам».

Он прошептал, в тени с компрессом лёжа,

туманно глядя в солнечную даль:

«Я весь разбит, как старая галоша…

ещё пивка с таранкой мне подай!»

Ступив на тяпку, он стонал неловко,

отделавшись лишь парой кувырков:

«Я не могу прореживать морковку…

и кстати, что из этого – морковь?»

Он сетовал особенно тоскливо,

размазывая по коленкам йод:

«Ах, чёрт возьми, далась мне эта слива!

С меня довольно, пусть себе гниёт!»

Он чуть не плакал, будучи покусан

шальной осой при сборе кабачков.

Он горевал по-детски безыскусно,

ступив на муравейник без очков.

Как он мечтал – моим мечтам вдогонку –

о спелых грушах в тонкой кожуре,

взмахнуть гантелькой – для души, легонько,

но не лопатой двигать по жаре!

Он устранился от работы адской

и бросил даму – тут же, на земле –

на растерзанье гадам колорадским,

медведкам и смородиновой тле…

Семнадцатое (кажется) ведро.

Мечтаю сдохнуть, под кустом елозя.

О ветки оцарапано бедро.

Рыдаю в три ручья – в стихах и в прозе!

Одна, одна, с тяжёлой соковаркой

До ночи провожусь я в кухне жаркой!

Иначе – пропадает урожай.

Нарви – помой – и в агрегат сгружай!

Ах! Как же мне себя, родную, жаль…

Летний вечер. Хрип шансона.

Над посёлком благодать.

Я пасу дроздов бессонно…

Век мне воли не видать!

Веет свежестью озона,

спеют вишни да ирга.

Тут у нас не то чтоб зона…

Зона отдыха, ага.

Харе Рама, харе Кришна!

Отгоняю я беду

(чпок фасолью по дрозду!),

стерегу иргу и вышки

(чтоб тебя! Иргу и вишни!)

и спокойствие блюду.

Ну а муж забрался в хатку,

болен сплином и хандрой.

Слёзно просит ягод сладких…

Дулю с маком! Хрен с икрой!!!

Смачно мужа я ругала,

как на зоне вертухай.

В это время стая галок

подняла нахальный хай.

Прогоняла так и сяк я

жадный выводок галчат.

Тырят вишню эти сявки

и – стучат, стучат, стучат…

Тридцать градусов в тени: злой, песочной, пыльной.

Где спастись, куда сбежать – никаких идей.

Нужен огурцам полив, долгий и обильный.

А вода – по вечерам, и не каждый день.

Жабы смолкли от тоски у пруда в низине.

Муж под яблоней задрых, выхлебав компот.

Льётся вялая струя – толщиной с мизинец.

Матюкается сосед, утирая пот.

Через дачу дядя Пётр – звучно, филигранно

к чьей-то маме шлёт насос, краны и трубу…

Легче с рынка принести пару килограммов,

чем по десять волочить на своем горбу…

Надо свёклу прополоть, перчики окучить,

надо прорыхлить морковь, выдергать укроп.

У межи, в резной листве спрятался огурчик…

Как бы мужа разбудить?..

Вот сорву – и в лоб!..

Половинкой огурца смажусь вместо крема,

рожу потную свою малость освежу.

Где бы мне позагорать? Вовсе нет проблемы!

Знойно выдохнул сосед: «Нимфа на пляжу!»

Я иду такая вся в розовых бикини,

у меня в руках ведро… Счастье – до краёв.

Поливаю я морковь, свёклу и цуккини –

и опять меня манит ближний водоём.

Если в кране той воды – кот, подлец, наплакал,

если наш водопровод безнадёжно стар…

…я свой бывший маникюр подправляю лаком,

чтоб красиво оттенить бронзовый загар!

Затрепетало сердце, как карасик,

попавший к рыболову на крючок.

На дачу отбываю, как на праздник,

взвалив на плечи старый рюкзачок.

Соседи – на пикник и на курорты,

а эти вон – на шопинг… наплевать!

И у меня купальник есть, и шорты,

я в них морковку буду поливать.

Бездельники валяются на пляже,

идут бухать на мутный дальний пруд,

А у меня в глазах веселье пляшет,

трудом я прославляю трезвый труд.

Ползут домой, как будто бы пахали

весь день. Бредут, как зайцы во хмелю.

А я танцую с тяпкой хали-гали,

и этот мир пронзительно люблю.

………………………..

О, дача, я тебя любила крепко,

любила с мая и до сентября!

Ударно культивировала репку…

или сурепку… Жизнь прошла не зря!

Полдень. Ни тенька, ни ветерка.

Только хрен отбрасывает тень.

Я пашу… пашу ещё… пока…

Не на урожай – на бюллетень.

А супруг залег себе под хрен,

трубочкой дымит для куражу.

Я, как раб, поднявшийся с колен,

на него пронзительно гляжу.

Муж вещает про патриархат,

что-то там о русской старине…

Я ему – с поклоном: «Лысый гад!

Ты, конкретно, барин, охренел!»

Прохлада, утро, птички вразнобой…

Супруг остался дрыхнуть, сыч помятый!