Алексей Писемский - Плотничья артель

– А разве Пузич у вас деньги в рост отдает?

– Нешто, нешто, сударь одолжает кой-кого на знати, – отвечал старик, вздохнув, – исстаря еще у них в дому это заведенье идет: деды его еще этим промышляли.

– Помилуй! Сам Пузич дурак какой-то, болтушка! – заметил я.

Сергеич усмехнулся.

– Да, то-то вот, что-что разумом мелок, да как сердцем-то крепок, так и богатее нас с тобой, государь милостивый, живет. Гривной одолжит, а рубль сорвать норовит; мало бога знает, неча похвалить, татарский род проклятый, что-что крещеные! Хоша бы и мое дело: тем временем слова не сказал и дал, только в конторе заявил, а теперь и держит словно в кабале; стар не стар, а все в эту пору рубль серебра стою, а он на круг два с полтиной кладет.

– Ну, а прочие как же живут у него? – спросил я.

– А что, государь мой милостивый, прямо тебе скажу; вся артель у нас на одном порядке, – отвечал старик тихо. – Все в кабале у него состоим. Вон хоть бы этот Матюшка, дурашный, дурашный парень, а все бы в неделю не рублем ассигнациями надо ценить.

– Неужели же он рубль ассигнациями только кладет ему в неделю? – воскликнул я.

– Али больше! – отвечал Сергеич. – Он тоже пригульный: девка по лесу шла да его нашла, бобылка согрешила – землицы, значит, и не было у них, хлебцем-то и бились… Ну, Пузич и делал им это одолжение: давал на пропитание, а теперь и рассчитывает как надо: парень круглый год калачика не уболит съись; лапоток новых не на что купить, а все денег нет – да! Каковы наши богатые-то мужички, а наш-то уж, пожалуй, изо всех хват, черту брат.

– Ну, а этот Петр, уставщик, верно, на особом у Пузича положении нанят, по настоящей ряде?

– А какое, сударь, по настоящей ряде! Тоже в кабале, еще больше нашего. Триста рублев ему должным состоял, от родителя тоже поотделился, а тут, где бы разживаться, в болесть впал, словно бы года два хворал, а уж это до кого ни доведись: хозяин лежит, нужду в доме творит.

– Отчего ж Пузич трусит его, кажется?

– Ну да, батюшка, по работе-то нужный ему человек: что бы он без него? Как без рук, сам видишь! А еще и то… после болести, что ли, с ним это сделалось, сердцем-то Петруха неугож, гневен, значит. Теперича, что маленько Пузич сделает не по нем, он сейчас ему и влепит: «Ты, бает, меня в грех не вводи; у меня твоей голове давно место в лесу приискано».

– Неужели же он это вправду говорит? – спросил я.

Сергеич засмеялся.

– Нету, сударь, какое, кажись, вправду! – отвечал он. – Мужик богобоязливый, сделает ли экое дело! Сердце только срывает, стращает. Ну, а Пузич тоже плутоват-плутоват, а ведь заячьего разуму человек: на ружье глядит, а от воробья бежит, и боится этого самого, не прекословствует ему много.

Петр стал меня очень интересовать, и я хотел было о нем поподробнее расспросить Сергеича, но в это время подошел Пузич и начал нести какую-то чушь о работе, и я, чтоб отделаться от него, ушел в комнаты.

Когда срубы были срублены, Пузич, к большому моему удовольствию, отправился на другую какую-то работу. В тот же день Семен подошел ко мне.

– Винца-то ребятам обещали; прикажите хоть штофчик им выставить – и будет с них! – проговорил он.

– Хорошо, – сказал я, – что ж ты мне давно не напомнишь? Я было и забыл.

– Пережидал, чтоб собака эта куда-нибудь убежала, а то ведь рыло свое тут же стал бы мочить, – отвечал Семен, подразумевая, конечно, под собакой Пузича.

– Когда ж им дать? – спросил я.

– Да вот хоть ужо вечером, как отшабашат.

– Хорошо… Зайди ты перед тем в горницу за вином, и я выйду к ним, – сказал я.

– Слушаю-с, – отвечал Семен и неторопливо пошел к своему делу.

Вечером я действительно в сопровождении Семена, вооруженного штофом и несколькими ломтями хлеба, вышел к плотникам. Они, вероятно, уж предуведомленные, сидели на бревнах. При моем приходе Сергеич и Матюшка привстали было и сняли шапки.

– Сидите, братцы; винца я вам принес, выпейте, – сказал я, садясь около них тоже на бревно.

Петр, сидевший потупившись, откашлялся.

– Благодарствуй, государь наш милостивый, благодарствуй, – проговорил Сергеич.

Матюшка глупо улыбнулся. Я велел подать первому Петру. Он выпил, откашлялся опять и проговорил:

– Вот кабы этим лекарством почаще во рту полоскать, словно здоровее был бы.

– Будто? – спросил я.

– Право, славно бы так; мужику вино, что мельнице деготь: смазал и ходчей на ходу пошел, – отвечал Петр.

– Вино сердце веселит, вино разум творит, – присовокупил Сергеич, беря дрожащими руками стакан.

Матюшка, выпив, только стал облизываться, как теленок, которому на морду посыпали соли.

Из принесенного Семеном хлеба Сергеич взял ломоть, аккуратно посолил его и начал жевать небольшим числом оставшихся зубов.

Матюшка захватил два сукроя, почти в два приема забил их в рот и стал, как говорится, уплетать за обе щеки. Петр не брал.

– Что ты, и не закусываешь? – сказал я ему.

– Нет, не закусываю. Мы ведь не чайники, а водочники: пососал язык – и баста! – отвечал он и опять закашлялся, а потом обратился ко мне:

– Я, барин, батьку еще твоего знавал: старик был важный.

– Важный?

– Важный; лучше тебя.

– Чем же лучше? – спросил я.

– Да словно бы умней тебя был, – отвечал без церемонии Петр.

– Почему ж он умней меня был?

– А потому он умней тебя был, что уж он бы, брат, Пузичу за немшоные стены не дал ста серебром – шалишь! Денег, видно, у тебя благих много.

– То-то и есть, что не много, а мало, – сказал я.

– И денег-то мало. Ну, брат, видно, ты взаправду не больно умен, – подхватил Петр.

Выпитый стакан водки очень, кажется, подействовал на его разговорчивость.

Матюшка при этом засмеялся. Сергеич покачал головой.

– Ты по городам ведь больше финтил, – продолжал Петр, – и батькиным денежкам, чай, глаза протер. Как бы старика теперь поднять, он бы задал перцу и тебе и приказчику твоему Семену Яковличу. Что, черномазое рыло, водки-то не подносишь? Али не любо, что против шерсти глажу? – обратился он к Семену.

Тот поднес ему водки и проговорил:

– Эко мелево ты, Петруха! – но совсем не тем тоном, каким он говорил Пузичу.

– То-то мелево. Свернули вы, ребята, с барином домок, нечего сказать. Прежде, бывало, при старике: хлеба нет, куда ехать позаимствоваться? В Раменье… А нынче, посмотришь, кто в Карцове хлеба покупает? Все раменский Семен Яковлич.

– Божья воля; колькой год все неурожаи да червь побивает, – заметил Семен; но Петр как бы не слыхал этого и продолжал, обращаясь к Сергеичу:

– Прежде, бывало, в Вонышеве работаешь, еще в воскресенье во втором уповоде мужики почнут сбираться. «Куда, ребята?» – спросишь. «На заделье». – «Да что рано?» – «Лучше за-время, а то барин забранится»… А нынче, голова, в понедельник, после завтрака, только еще запрягать начнут. «Что, плуты, поздно едете?» – «Успеем-ста. Семен Яковлич простит».